Автор: Птица Граф
Иллюстратор: Hismuth
Размер: 19 738 слов
Пейринг/Персонажи: Пикник/Сникерс, Эмэндэмс/Скиттлз. Камео: Натс, Несквик, Баунти, Комильфо, Орбит
Категория: слэш
Жанр: элементы фантастики, киберпанк!АУ, много ангста и тлена, драма, ER
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда больше нет причин оставаться в потерявшей цвет, вкус и запах реальности, спасением может стать разросшаяся до размеров маленькой вселенной виртуальная Среда. Сопротивление бесполезно, система ломает даже самых стойких, заманивая видениями рая и обещаниями счастливой жизни. Но новый бог человечества мало чем отличается от старого — он и одаривает, он же и отнимает с жестоким равнодушием.
Предупреждение: нецензурная лексика, физическая смерть некоторых персонажей
Ссылка на скачивание: текст, арт 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
ЧАСТЬ 1
FIX YOUЧАСТЬ 1
FIX YOU
Город наполнен цветами, запахами, звуками. Утопает в полуденной синеве, раскалённом золоте солнечных лучей, зелёной прохладе тенистых аллей и парков. Дышит ароматами цветущей липы и свежескошенной травы, горячей пыли и нагревшегося на солнце асфальта. Разговаривает со Скиттлзом жужжанием газонокосилки, негромким журчанием воды в фонтане, многоголосым гулом, приглушёнными гудками автомобилей, стуком каблуков, шумом пролетающего в вышине самолёта.
Скиттлз медленно втягивает носом воздух и так же медленно выдыхает. Он — обоняние, он — слух, он — зрение и осязание. Он дышит полной грудью, город пахнет летом. Губы непроизвольно растягиваются в улыбке, по виску неторопливо ползёт капелька пота. Жарко.
Налетевший ветерок приносит за собой мелкую водяную пыль от фонтана, бросает её Скиттлзу в лицо и, напроказничав, бросается наутёк. Крошечные капельки оседают на волосах и одежде, принося немного освежающей прохлады.
Жужжание газонокосилки неумолимо приближается, намекая, что пора сваливать из-под этого куста великолепно-сиреневой гортензии, под которым он так непозволительно долго ленился и разлагался. К тому же, солнце уже добралось и сюда, гладит его лицо, руки, открытые плечи. Прикосновение солнечных лучей — совсем как настоящее, почти тактильное, напоминает чьи-то родные, знакомые горячие ладони. Кожей к коже.
Скиттлз слушает, воспринимает. Пульс подстраивается под неторопливый темп города. Он — это мир, а мир — это он, давно так легко не дышалось. Никуда идти не хочется, он гармоничен и так, прямо здесь и прямо сейчас.
Скиттлзу всё по плечу. Он в невесомости. Он живой.
Приходится перебраться в более тенистую часть парка: гортензия не спасёт от солнечного удара, а с таким вдохновенным настроем самое время немного поработать. Веером разложить вокруг эскизы и наброски, выцепить и убрать обратно в папку уже законченные и воплощённые, взяться с умным видом за карандаш. Сложно выбрать из оставшихся, они все хороши, все нужны. И книжный магазин на пересечении Тридцатой и Мейпл, и та беседка под плакучими ивами в английском парке, и пешеходная улица с кучей маленьких магазинчиков, лавок со всякой всячиной и уютных кафе на несколько столиков... И переброшенному через реку мосту давно пора придать необходимой материальности.
Скиттлз ловит себя на том, что взгляда не может оторвать от чёткой геометрии балок и ферм, представляет блики металла и низкое гудение конструкций — ответ проверяющему их на прочность ветру. Нужно поправить здесь и вот здесь, чтобы не забыть, чтобы как можно более чётко визуализировать, а потом перенести с бумаги на полотно города.
— Слишком уж много острых углов, — Скиттлза легонько толкают в плечо, карандаш прочерчивает на бумаге совсем неуместную линию, заставляя негромко выматериться сквозь зубы. Он тянется за клячей, недовольно бурча себе под нос, и мимоходом показывает неожиданному советчику средний палец. — И чересчур тяжело. Наш город более округлый.
Мягкий упрёк в голосе — вечно тебя несёт куда-то, без присмотра пропадёшь и не заметишь, — мягкая же улыбка. Глаз на затылке у Скиттлза нет, но он и так знает, ему необязательно смотреть.
— Может, сначала этот берег закончишь? — во всём, что говорит Дэмс, есть смысл. Он был таким всегда, и Скиттлз порой забывает, что это — не живой пользователь с правами доступа к крохотному персональному кусочку Среды, а просто удачно получившийся конструкт. Отсканированные мысли, чувства, оцифрованный и загруженный в Сеть человек, реальное взаимодействие с которым возможно только в Среде. При этом — абсолютный хэнд-мейд; легальная процедура стоит каких-то бешеных денег, забава для богатеньких, но светлые головы братьев Нестле решали и не такие задачи. Несквик выудил информацию, Натс разобрался в процессах, Дэмс согласился побыть подопытным кроликом. Поначалу у них был только голос.
— Лучше сразу задать вектор развития. Чтобы потом лень не стало, — Скиттлз смахивает со лба лезущие в глаза волосы и превращает ломаные линии в плавные дуги. — Мне и так больше ничего не хочется менять, и пофиг, что Тридцатая обрывается сразу после светофора… Дорисую — и сразу к реке. Будешь следить, чтобы я нигде не накосячил со слоями.
Скиттлз — архитектор уровней, специализирующийся на исторической реконструкции. Его знаний и умений недостаточно, чтобы работать с конструктами типа Дэмса: если с архитектурой человека он, при желании, ещё может справиться, то психодизайн совершенно не соприкасается с его профессиональной областью. Но недавно он закончил пришивать конструкт к созданной им же виртуальной модели, и Дэмс перестал быть просто голосом. К нему можно даже прикоснуться, хотя Скиттлзу до сих пор бывает страшно почувствовать пустоту вместо крепкого дружеского плеча.
Он думал, что рехнётся, сначала выуживая из памяти малейшие нюансы мимики и жестикуляции, а потом соотнося их с записанными в конструкт реакциями. Иногда этого Дэмса подглючивает, но Скиттлз справился. Фактически, прыгнул выше головы.
Пока живёт этот конструкт, ему не важно, что вместо людей на улицах — безымянные и безликие болванчики.
— Я тебя ждал у итальянцев.
— Если собираешься где-то с кем-то встретиться, лучше предупреждай этого кого-то заранее, — Скиттлз фыркает, но улыбается. Спасибо, что пришёл, ведь мог так и сидеть там, под зелёно-бело-красной вывеской и спасительными кондиционерами в обнимку с божественным мороженым.
Дэмс едва слышно вздыхает и аккуратно убирает чёлку Скиттлза невесть откуда взявшейся заколкой — мешает же. Тот на несколько мгновений отрывается от рисунка, откидывает голову и трётся затылком о его колени. Заметил, хотя весь в творчестве, мост перестраивает и заодно правый берег начинает придумывать, набрасывать тонкими линиями очертания будущей набережной. Дэмс наклоняется, чтобы удобнее было наблюдать за процессом. Знает, что Скит не любит, когда стоят у него над душой, особенно — за спиной, но всё равно делает по-своему.
Конструкту даже эта мелкая, исключительно ситуативная вредность передалась.
Несколько не убранных в хвост тонких африканских косичек, которыми перевиты длиннющие волосы Дэмса, с негромким перестуком бусин падают ему на плечо, щекочут щёку. Скиттлз нечленораздельно мычит «оставь», когда тот поднимает руку, чтобы заправить их обратно за ухо.
Иногда разноцветные бусины напоминают леденцы из далёкого детства. Скиттлз пару раз даже пытался их грызть.
Нежность зарождается у него в груди, где-то между рёбер, щекотным, быстро растущим комком. Ещё пара вдохов — и она заполнит собой его всего, от макушки до кончиков пальцев, а потом выплеснется наружу. Смехом, улыбками, добрыми словами, а город возьмёт — и поменяет местами небо и землю просто потому, что архитектор не контролировал процесс.
Скиттлз дёргает тонкую, длинную косичку и улыбается.
Он дома.
***
Стандартные послерейдовые процедуры не занимают много времени. Первичная дезинфекция, стянуть с себя эту долбаную химзащиту, с которой, по ощущениям, сросся уже после стольких дней работы в поле, вторичная дезинфекция, сканирование в медицинском модуле. Переодеваются молча; после рейда все устали, разговаривать не хочется — разбрестись бы по своим делам и как можно дольше не видеть все эти приевшиеся рожи.
Пикник накидывает рубашку, не сразу побеждает мелкие пуговицы, педантично спускает рукава и застёгивает манжеты — ему не хочется светить татуировкой Корпорации на правом запястье, особенно в том районе, куда он отправится. И не важно, что он всего лишь «мясо», получает свои весьма скромные кредиты за то, что работает ломовой лошадью в Корпорационных группах обеззараживания, расчищает территорию за пределами купола — этого не объяснить улетевшим торчкам. Такие татуировки притягивают фриков как дерьмо — мух.
Охрана на КПП потрошит его рюкзак, хотя идиотов на эту работу не принимают и никто ещё не пытался ничего притащить снаружи, не находит никаких подозрительных или запрещённых предметов и отпускает восвояси. Пикник надевает фильтр-маску, проверяет, плотно ли она прилегает к лицу, включает таймер и подстраивает программу так, чтобы постепенно снижала интенсивность фильтрации. Многие обходятся и без этого, но у Пикника от перепада между естественной и искусственной атмосферой голову буквально разрывает. Через пару часов он адаптируется, и маску можно будет убрать.
— С возвращением в Сити, — приветствует его отдающий металлом голос, индикатор с красного меняется на зелёный, пищит замок, и автоматические двери с шипением разъезжаются в стороны.
Да-да, с возвращением. Сити, в общем-то, насрать.
Пикнику, в общем-то, тоже.
Монорельс «Север — Боттом-лейн» громыхает, как наполненное болтами ведро. Вроде, была несколько лет назад программа по замене подвижных составов, но новые вагоны новыми пробыли совсем недолго: местные вандалы умудрились расколошматить их за пару дней. Корпорация вняла посланию и перестала впустую растрачивать средства, а Пикнику теперь мучиться в этой огромной погремушке.
Он прижимает рюкзак к груди и закрывает глаза. Половину пути, пока ландшафты северного и центрального Сити не сменились убогими пейзажами нижнего уровня, можно ни о чём не беспокоиться, но после какая-нибудь шваль наверняка попытается сунуться. И в лучшем случае — получит в рыло. По-другому им не объяснить, что ничего ценного у Пикника с собой нет.
Пикник знает, что его ждёт на Боттом-лейн, картина раз от раза почти не меняется, но по возвращении он всё равно первым делом едет туда, а не домой. Покупает пару брикетов прессованной синтетической еды, прежде чем начать восхождение на верхотуру, на последний этаж старой «стрелы» по засыпанной мусором лестнице. Некоторые этажи полностью пустуют, по ним только ветер гуляет — ну или пришлые бомжи, ближе к наступлению темноты, когда приходит пора устраиваться на ночлег.
Тем нелепее смотрится на едва живой двери электронный замок. Только внимание лишнее привлекает, странно, что никто ещё не попытался из праздного любопытства вынести хлипкую пластмасску — а ну как найдётся что-нибудь интересное. Чтобы разжиться парочкой кредитов, порой достаточно сущей мелочи.
В квартире давно не проветривали, фильтр пропускает кислый запах застарелого пота, едкий — сигаретного дыма, затхлый — пыли. Что-то протухло или вовсе умерло. Возможно, это был Скиттлз. Пикник игнорирует распластанное в старом кресле тело, нараспашку открывает единственное окно, бросает на рулоном свёрнутый матрас в углу купленную синтетику. Вспоминает, что охрана на КПП так и не вернула ему ещё на входе конфискованную пачку сигарет. А у этого, конечно, нет ничего; в доме хоть шаром покати, все деньги уходят на ключи доступа в Среду. Останется на пожрать — повезло, не останется — диета. Откуда Скит в принципе берёт свои кредиты, Пикник предпочитает на всякий случай не задумываться: работы у него как не было с тех пор, так и нет, остался один лишь обсешн, неискоренимая, навязчивая идея, тот святой дух, которым он питается и который не даёт ему откинуть копыта. Пикник здесь как раз за тем, чтобы проверить, жив ли этот джанки, или пора хоронить ещё одного.
Полулёжа в кресле без движения, Скиттлз больше всего напоминает труп. По голосовой команде умная машинка выведет на экран все жизненные показатели пользователя, но Пикник лучше убедится сам, по старинке. Этим компам веры нет; помедлив, он прикладывает пальцы к шее Скиттлза. Бьётся, конечно. Пульсирует прижатая артерия, слабовато, но размеренно.
Пикник хмыкает и забрасывает свой рюкзак в дальний угол. Он бы и рад сбежать отсюда пораньше, но совесть и привязанность надёжно опутывают ноги и руки липкой паутиной. А может, всё дело просто в силе привычки. Ритуал нерушим: Пикник должен дождаться, пока Скиттлз не вынырнет и не прочухается, и убедиться, что тот окончательно пришёл в сознание. Первым это правило завёл Сник. Кто-нибудь всегда должен находиться рядом на случай, если что-то пойдёт не так.
Но прежде всего — курить. Курить хочется неимоверно, придётся снова прогуляться до магазина, вниз и вверх по этой бесконечной лестнице. Пикник вздыхает и мысленно салютует сам себе. Добро пожаловать на дно.
***
Раздавшийся под вечер писк терминала напоминает сигнал о разгерметизации отсека, разве что орёт не так истошно и всего один раз. Этого вполне достаточно, чтобы поднять Пикника с постели и полностью разбудить. Привычка, говорят, вырабатывается за двадцать один день, он же занимается ликвидацией радиационного загрязнения значительно дольше. Теперь приобретённые рефлексы срабатывают даже тогда, когда вокруг — настоящие стены и потолок и, помимо прочего, защитный купол над головой.
Требуется несколько мгновений, чтобы понять, что дисплей терминала больше не переливается умиротворяющим скринсейвером и машина пытается что-то сказать. Неизвестно только, кому именно, ведь Скиттлз — всё ещё бесполезная куча обтянутых кожей костей в кресле. По крайней мере, так это выглядит в скудном освещении.
Машина очень любезно извещает о том, что соединение активно уже почти сорок восемь часов и предупреждает, что состояние здоровья пользователя может значительно ухудшиться при дальнейшем погружении. Данные об изменениях жизненных показателей, а также прогноз на ближайшие несколько часов прилагаются. Домашний терминал — не медицинский модуль, поэтому следует учесть, что в прогнозировании возможны погрешности. Рекомендуется сохранить сессию и завершить работу. И да, отключить возможность отсылки уведомлений непосредственно в Среду было не лучшей идеей, как и отказ от автоматического завершения сессии.
Пикник откровенно дерьмово разбирается в том, что касается Сети, Среды и всех этих технических штук. По любому вопросу, связанному с играми, всегда можно было спросить пытавшихся пробиться в киберспорт Сникерса и Дэмса, взаимодействием со Средой, архитектурой и гейм-дизайном занимались Скиттлз и Баунти, в программировании и взломах как никто секли братья Нестле. Достаточно тех, кто осведомлён о новом боге человечества. Голова Пикника болела о том, что почти не интересовало его живущих в Сети друзей — о жизненном пространстве. Он был белой вороной, но в то же время и тем, в ком они нуждались: якорем, напоминанием, волчком из того старого фильма — волчком, который обязательно упадёт, рано или поздно.
Он всё ещё отлично помнит, как хреново было Сникерсу после всего лишь суточного марафона. Скит, видимо, забыл. И надо же, какой молодец, отключил все напоминания, все предохранители кроме тех, что направлены во внешний мир — где он сам временно отсутствует. В секторе архитектуры нагрузка значительно меньше, чем в игровой среде, но что это? Попытка суицида даже без долбаной прощальной записки? Пикник ждёт, но нет никаких признаков того, что Скиттлз собирается отключаться в самое ближайшее время.
— Срок действия ключа? — чётко произносит Пикник, обращаясь к терминалу, и получает незамедлительный ответ: трое суток. Не самый дешёвый вариант из имеющихся на рынке, но около того.
Нет ничего невозможного в том, чтобы прожить в Среде семьдесят два часа, не возвращаясь в реальность ни на минуту, но даже очень здоровому человеку после этого придётся несладко. Показатели Скиттлза давным-давно далеки от идеальных, он обеими ногами в зоне риска. Чтобы продержаться, нужны стимуляторы, нужна хоть какая-то подпитка, что-то, за счёт чего организм будет продолжать нормально функционировать всё это время. Банальная усталость подкосила измотавшего себя бесконечными погружениями Сникерса: его просто убили в Среде. Ничего сверхъестественного, очередная виртуальная смерть, которые он пачками переживал за несколько часов игры. В тот момент, когда полоса хит-пойнтов скатилась в ноль, он должен был вернуться, но был настолько ослаблен, что не справился. И откачать его не удалось.
Пикник включает свет и внимательно осматривает лежащие на подлокотниках кресла кисти. Осторожно переворачивает руки Скиттлза и проверяет вены на сгибах локтей. Если он и ширяется, то в какие-нибудь менее очевидные места. Пикник вытряхивает содержимое мусорного ведра прямо на пол, обшаривает карманы Скита и не находит ничего. Никаких обёрток или упаковок, никаких таблеток или ампул. По всей вероятности, он чист — либо ключи, либо наркотики, чтобы хватало на всё нужно хоть как-то зарабатывать. После Дэмса с архитектурой у него не складывается, он проваливал заказ за заказом до тех пор, пока их не осталось, а во всём остальном этот парень совершенно бесполезен.
Раньше, примерно когда Несквик ходил пешком под стол, погружаться глубоко не было возможности. Кибердайверы могли чувствовать прикосновения, слышать звуки, их легко было позвать обратно. Дать понять, что реальность всё ещё рядом, что кому-то они могут зачем-то понадобиться, что там, «снаружи», что-то происходит. Но со временем техника совершенствовалась, Среда разрасталась, открывались новые возможности, появлялись новые сектора. Теперь о реальности за её пределами ничто не напоминает, хоть сколько ты кричи прямо у погрузившегося над ухом, хоть сколько за плечо его тряси. Идеальный побег от не очень хорошей жизни.
Пикник должен что-то сделать, он и нужен был всегда затем, чтобы вовремя сказать «хватит». Сначала только Сникерсу, а со временем и всем остальным — разве что за Несквиком присматривал Натс, но братья всегда были чуть в стороне. Вот только всё давно вышло из-под контроля, и в этой ситуации… «Всегда можно просто выдернуть вилку из розетки», — улыбался Сникерс во все тридцать два, называл это «методом Пикника» и хлопал его по плечу. А с лица Натса в этот момент можно было писать картину, он аж зеленел от таких кощунственных сентенций. Хорошее было время, было да прошло.
Сказать легко. Заставить себя — уже совсем другая история. Особенно после того, что случилось с Дэмсом. Старая техника, скачок напряжения; его мозги просто поджарились. Сначала — прямая линия энцефалограммы, кардиограмма следом. Всё закончилось очень быстро. У Скиттлза экипировка не лучше, что произойдёт, если его насильно отключить?
Может, к чёрту его? Пусть сидит в своей Среде хоть до морковкина заговенья, хоть до Второго Пришествия, чем бы он там ни занимался. Вынырнет — молодец, не вынырнет, что наиболее вероятно — минус один. Всё равно в этой пустой голове больше не осталось мозгов, он даже сам о себе толком позаботиться не в состоянии. Никого в этом мире не интересуют твои обстоятельства, не можешь жить своим умом — проваливай, не трать кислород.
Чтобы перелистнуть эту страницу, Пикнику достаточно развернуться и уйти, оставить всё, как есть. Рано или поздно его найдут, когда начнёт слишком уж сильно вонять.
В ярком электрическом свете особенно хорошо заметно, насколько Скиттлз непозволительно тонкий, почти прозрачный. Его присутствие в физическом мире постепенно становится всё незаметнее. Голова запрокинута, беззащитно и доверчиво открыта шея; кадык выпирает так сильно, что натянутая кожа, кажется, вот-вот лопнет. Одного за другим виртуальный бог забирает друзей Пикника, тем или иным способом. Может быть, есть смысл в том, чтобы самому положить всему этому конец?
Пикник ловит себя на том, что обеими ладонями бережно, осторожно обхватывает шею Скиттлза, слегка сдавливает большими пальцами гортань.
— Да ты издеваешься, — Пикник отдёргивает руки, поняв, что начинает злиться, что в его голове тотальный кавардак, абсолютное смятение мыслей и чувств. Наломать дров легко, но делать это лучше тогда, когда отдаёшь себе отчёт о собственных действиях.
Вспышка проходит так же быстро, как наступила. Пикник подхватывает рюкзак и несколькими стремительными шагами пересекает комнату. Прочь из этого гроба, где даже тараканы — и те померли. У него найдутся заботы поважнее бесконечной возни с этим джанки-суицидником… Пикник впечатывает кулак в хлипкий дверной косяк, хотя лучше бы прописать в челюсть Скиттлзу. Ведь не найдётся. Не найдётся никакой другой заботы, больше никого не осталось.
Пикник возвращается в комнату, приближается к старому креслу и на несколько мгновений замирает. Набирает полную грудь воздуха. Осторожно приподняв голову Скиттлза, он проводит ладонью по выбритому затылку и нащупывает разъёмы за правым ухом. Первый, для мемори-чипов, не очень его интересует, ему нужен второй. Тот, который занят «вилкой» для подключения к Среде.
Это в последний раз. Он должен хотя бы попрощаться, чтобы ни о чём не жалеть. Резким движением Пикник выдёргивает шнур из разъёма.
***
Подготовиться к дисконнекту невозможно. Только что ты был погружён в Среду, тебе было хорошо, радостно и свободно, ты чувствовал, ты переживал, ты был собой, а в следующий момент уже вылетаешь в домашний интерфейс, подготавливающий к взаимодействию с реалом — и молишься, чтобы произведённые в Среде изменения сохранились, чтобы их можно было восстановить в следующую сессию.
Или ещё хуже, вовсе со свистом отключаешься. Со Скиттлзом происходит именно это, никакого плавного перехода, изображение просто осыпается беспорядочным градом пикселов, а организм отвечает на резкий скачок предсказуемой реакцией. Скиттлз задыхается, корчится от боли, его трясёт, пальцы впиваются в подлокотники старого кресла.
Голова разламывается на несколько кусков. Из него выдрали вилку, вот так грубо и банально, просто отсоединили от Среды самым варварским из способов, наплевав на предписания техники безопасности. Хорошо ещё, если не попортили разъём — инстинкт поднять руку и проверить срабатывает, но у Скита не хватает на это сил, и рука остаётся лежать на подлокотнике. Он едва успевает переломить самого себя пополам: мышцы мучительно сокращаются, агонизирует, выворачиваясь, горло, и Скиттлз блюёт себе под ноги. Чья-то заботливая рука вовремя подсовывает ему старое, уже не отмывающееся от грязи и заметно деформированное ведро, подхватывает безнадёжно сползающиеся с носа виртуальные очки, чтобы недешёвая техника не окунулась ненароком в мешанину биологических жидкостей. Хотя зачем ему очки, если с разъёмом что-нибудь окажется не так…
Терминал несколько раз пищит, уведомляя о некорректном отключении и предупреждая о возможной потере данных, дружелюбно мигает синими огоньками, а Скиттлз готов взвыть, вспоминая, сколько всего успел сделать за время последней сессии. Сейчас он в эту руку зубами вцепится и отпустит только тогда, когда выгрызет приличный кусок мяса. Но к горлу снова подкатывает, не оформившийся толком рык превращается в жалобное бульканье, и организм натужно выталкивает из себя новую порцию рвоты.
***
Скит не кричит, он никогда особо не мог так, чтобы — громко, но хрипит и шипит при этом ядовито, со всей доступной ему яростью. Щерится и ругается, на чём свет стоит, поминает всех таких-то матерей и проклинает Пикника со всей его роднёй — бывшей, настоящей и будущей — до седьмого колена. Поток грязи льётся и льётся из него, не переставая; Пикник от таких вещей очень быстро устаёт, раздражается и уже ловит себя на том, что хочет схватить Скиттлза за лицо, заткнуть его рот кляпом или кулаком, сделать… что-нибудь. Чтобы только он замолчал.
Сгребая старую, заношенную майку Скита в кулак, он ещё не знает, что собирается сделать. Идея приходит позже, когда Пикник выдёргивает друга из кресла — ткань трещит, но выдерживает — и тащит его по небольшому коридорчику в ванную комнату. Горе-архитектор ахает и захлёбывается следующим ругательством, пытается сопротивляться, но ноги его едва держат, он цепляется за Пикника и почти падает. Мешок с костями, практически без капли сил в запасе, в этот момент он ужасен и отвратительно жалок. Но всё равно до сих пор остаётся другом, родной душой, и что-то у Пикника внутри мучительно надрывается.
Он тащит Скита за собой как щенка на поводке, неуклюжего, не умеющего управляться с собственными конечностями. Тот сосредоточенно сопит и никак не может отдышаться, от резкой смены положения кружится голова и горло снова готово вывернуться наизнанку, вытолкнуть очередную порцию желчи и желудочного сока, перемешанную со слюнями и соплями. Желательно прямо на руку или спину Пикника, а может, за шиворот ему или хотя бы на ботинки. Мстительное удовольствие — тоже удовольствие.
Ванна выглядит ужасно, всегда так выглядела, но сегодня вызывает особое омерзение: вся в трещинах и сколах, в ржавых разводах, не выводимых никакой химией, и чёрных пятнах грибка на стыке со стеной. Пикник даже колеблется несколько мгновений, но потом всё равно заталкивает Скиттлза туда. Он сам так запустил своё жильё, да и какая уже, в конце концов, разница?..
Душевая лейка у него в руках дышит на ладан и едва не разваливается. На краткое мгновение в голове Пикника мелькает мысль, что вот он поворачивает рычажок и выкручивает кран, но ничего не происходит. Выглядит ужасно тупо, воспитательного эффекта никакого, а Скит надрывно хохочет, закинув голову и растянув губы в кривой трещине-ухмылке на пол-лица.
Но Пикнику везёт: это лишь видение, водоснабжение в доме всё ещё работает. Правда, только одно из двух, так что в лицо Скиттлзу с неплохим напором бьёт очень холодная и немного проржавленная вода. Пикник оптимистично подмечает, что кипяток нанёс бы куда больший ущерб, Скит напоследок посылает его нахуй, а после только отплёвывается, откашливается и насуплено молчит, закрыв ладонью разъёмы и уткнувшись лбом в колени.
Пикник не заставляет его помыть рот с мылом, да и поливает-то не очень долго, но этого вполне хватает, чтобы остудить его пыл. Мокрым Скит выглядит ещё более жалко, выцветшие волосы облепляют лицо и свисают сосульками. Разъёму для «вилки» точно конец, но мемори-чипы ещё живы, и их он выдёргивает из своего затылка один за другим, сваливая небольшой кучкой на широкий бортик ванны. Ворчит что-то про «долбаных варваров» и «каменный век», но уже не агрессивно, а просто обречённо.
— Заглушки, Пик. Долбаные заглушки, — вздыхает он. — Я с куда большей радостью воспринял бы этот заряд слегка пованивающей бодрости в рожу, если бы ты дал мне пять секунд, чтобы заткнуть разъёмы.
Вместо ответа Пикник бросает ему свою рубашку. В отличие от висящего здесь же, на крючке, полотенца, её хотя бы дезинфицировали недавно. Скиттлз стаскивает её с головы и неуверенно мнёт в пальцах, глядя так, будто не понимает, что это такое и что оно здесь делает. Хмыкает, роняет лицо в подставленные ладони, да так и остаётся сидеть, уткнувшись носом в пахнущую больницей и немного сигаретами ткань. Та ещё смесь.
— Я думал, ты с концами свалил из этого дерьма, — Скит начинает говорить первым, хотя голос его абсолютно лишён энтузиазма. Пикник скептически хмыкает: было бы куда валить, он не стал бы долго раздумывать. — Что, не нашли ещё новый рай за стеной? Хреново ищете, долбаные спасители человечества…
Скит после Среды вечно как пьяный — язык-помело и мало общего имеющий с реальностью бред прилагаются. Никто никого не спасает, за стеной всё так же пусто и мёртво, как и пару лет назад, в ближайшем будущем изменений не предвидится. Радиация уходит, но медленно, и до первых поселений за пределами купола им обоим вряд ли суждено дожить.
— Зачем ты вернулся, Пик, — тоскливо вздыхает Скиттлз, поднимая на него взгляд больных глаз.
— Потому что мне всё ещё есть, к кому возвращаться? Хотя чем дальше, тем больше это похоже на самообман, — Пикник вздыхает и машинально взлохмачивает волосы. Наклоняется и протягивает к Скиттлзу руки, чтобы помочь подняться, но тот весь сжимается, будто ждёт удара. У Пикника непроизвольно дёргается глаз, а Скиттлз, сам немного удивлённый своей реакцией, нервно хмыкает и пожимает плечами, хватаясь за бортик ванной — как-нибудь справится своими силами. — Не тупи, Скит. Навернёшься и разобьёшь башку, кому потом мозги твои по кафелю собирать?
— По твоим же собственным словам, мозгов у меня не осталось, — он пыхтит, но всё-таки себя поднимает. Голову, правда, кружит, и от слабости очень хочется рухнуть обратно. — С удовольствием докажу тебе, что это не так.
— Что угодно, лишь бы поперёк и наперекор? — Пикник хмыкает и, недолго думая, взваливает друга на плечо. Не очень ласково, но он всё ещё немного раздражён и старается сделать эту информацию максимально доступной для Скиттлза. — И всё как будто по-старому. Классно притворяешься.
— Супермена выключи, Пик, — тот игнорирует его слова совершенно, болтаясь вниз головой и с трудом выталкивая из себя слова. Мало того, что у него с новой силой разболелась голова и тут же потекло из носа, так ещё и плечо Пикника неумолимо сдавливает в лепёшку и без того прилипший к позвоночнику желудок. — Я не твоя Лоис Лейн, угомонись уже!
Он пытается лупить Пикника по спине и по почкам, но никакого эффекта не добивается — не обращая внимания на эти лёгкие похлопывания, его всё равно тащат в комнату и сваливают на развёрнутый парой пинков матрас.
— Сухие вещи дома есть? — Пикник и спрашивает-то только для галочки, он и так прекрасно знает, где что лежит, в каких количествах, для чего и куда стоит сунуть свой нос, чтобы что-нибудь (не) найти. Здесь никогда ничего не меняется, потому что Скиттлзу давно наплевать на всё внешнее. Главные изменения происходят в совершенно другом месте и совершенно другом времени. — О. Отлично. Переодевайся, не то простудишься.
Из завалов на свет появляются относительно целые и пригодные к носке штаны с футболкой, летят они, конечно же, прямо в лицо, но на сей раз Скиттлз даже успевает отреагировать. От всего этого его корёжит и выворачивает, будто жилы тянут из тела. Ему хочется вцепиться в собственные волосы или, в идеале, в волосы Пикника и закричать: хватит, остановись, я не твоя принцесса! Твоя принцесса давно и безнадёжно мертва! Но это было бы слишком больно и слишком жестоко, слишком мелочно с его стороны — поддавшись раздражению, ответить подлостью. Он глотает собственную желчь и молча стягивает майку. Демонстративно отбросив мокрые вещи, влезает в сухое и заворачивается в два слоя ткани — сначала в пикникову рубашку, потом в плед. И прикидывается ветошью, как будто всю свою жизнь так и лежал здесь, на старом матрасе у стенки, огромным замшелым камнем.
Он слышит, как Пикник двигает — видимо, разворачивает — кресло и занимает стратегически важную позицию посреди комнаты, но всё равно лежит носом в стену и обиженно сопит. Молчание Пикника — будто приставленный к затылку пистолет, атмосфера всё тяжелее с каждой секундой, а Скиттлз раз за разом, на протяжении вот уже скольких лет, никак не может взять в толк, что же от него ждут. И спрашивает, конечно, совсем не то:
— Одолжишь денег на ремонт?
— Долг подразумевает возврат, Скит. А ты как возвращать собираешься? — Пикник усмехается, чем бесит неимоверно. Ворвался без спроса, без стука, и ещё имеет наглость веселиться.
— Натурой, блядь, отдам, — огрызается тот, сильнее втягивая голову в плечи и обхватывая себя руками. — Если тебе так уж сильно хочется доебаться, то можешь подарить или пожертвовать средства нуждающимся. Исключительно на благие цели.
— А ты обещаешь мне не задротствовать, взяться за ум и найти себе работу? — Пикник проводит ладонями по лицу и поднимает взгляд к потолку.
— Конечно, обещаю. Какие могут быть сомнения.
— Не верю.
— Ну ты же не уточнил, что обещание обязательно нужно будет выполнить.
Во всём этом нет никакого смысла. Сколько это уже длится, второй год? Больше? Понятие времени потерялось для них обоих, и наступил какой-то бесконечный день сурка — одно и то же, раз за разом. Без подвижек, без изменений. Бестолковые традиции и ритуалы, пришедшие на смену тому хорошему, что у них было, вялые бесцельные споры на осколках давно рухнувшего мира. От него даже песка не осталось, который мог бы утекать сквозь пальцы.
— Заканчивал бы выёбываться и заглянул хоть раз… — перестав рычать и ершиться, Скиттлз звучит смертельно уставшим и измотанным, таим же выцветшим, как его давно не приводимые в порядок волосы. — Дэмс рад будет тебя увидеть.
— Он не может быть рад, Скит, он всего лишь фейк, — Пикник очень старается говорить как можно мягче, но в этом вопросе он непреклонен. Как бы ни были круты все эти технологии, что бы Корпорация ни впаривала развесившему уши населению, он не верит в эту виртуальную жизнь после жизни. Оцифрованный человек? Простой набор фраз и реакций, завёрнутый в красивую упаковку и поданный под правильным соусом. Люди готовы видеть то, что хотят увидеть и верить в то, во что хотят поверить.
Можно сколько угодно выкачивать информацию из мозга и заливать её на внешние носители, программировать и перепрограммировать, настоящего человека из этого всё равно не слепишь. Ты не можешь жить, когда уже мёртв. В противном случае впору вспомнить древние страшилки о поднимающихся из могил мертвецах, охочих до чужой плоти.
В коконе со Скиттлзом начинается слабое, недовольное копошение. В процессе наружу выныривает то пятка, то острая коленка в неровном просвете продранной джинсы, тут же стыдливо прячется обратно — как стремительно сбегающий от света таракан. Наконец, Скиттлз завершает полуоборот вокруг своей оси, высовывает из-под пледа нос и укоризненно выглядывает одним воспалённым глазом:
— Он не фейк, Пик. Это же не болванчик Корпорации, мы ведь его сами... — Скиттлз неловко заминается, не зная, какой глагол подобрать. «Делали»? «Собирали»? Слишком бездушно, слишком вещно для того, кто пытается оправдать конструкт в глазах неверующего. — Слушай, ты бы сам всё понял, если бы только его увидел.
Он выбирается из своего укрытия, на коленях подползает к креслу и кладёт подбородок на подлокотник.
— Он всё такой же вредный засранец на вечном расслабоне. Знаешь, что он делал поначалу? Ныл, что ему теперь никак не поиграть. И что нет никакой развлекухи, кроме унылой архитектуры... А когда я создавал аватару, его и вовсе пришлось на время отключить, потому что это было просто невыносимо нудно, — Скиттлза слегка передёргивает от неприятных воспоминаний. Когда голос Дэмса перестал его сопровождать, всё стало совсем как в те, самые первые, дни. Жутко. — А ещё он тёплый. И смеётся часто.
Скиттлз пихает Пикника лбом под локоть — ну чего он не верит? Долбаный консерватор, нигилист и ещё хрен знает кто. Давно уже на него никаких ругательств не хватает. Сложно что ли один раз воткнуть вилку себе в голову и посмотреть, убедиться собственными глазами, что Скит не пустыми грёзами живёт, что не просто так висит на проводе днями и ночами… Ну чего он привязался к этому реалу, что здесь такого есть важного и нужного? Скиттлз кусает губы, обдирает слой тоненькой кожи. Опять разволновался, сейчас ещё и в пикников локоть вцепится…
Пикник только улыбается. Печально и устало, как мамаша, тщетно пытающаяся втолковать что-то своему умственно-отсталому ребёнку. Опять. Хотя что тут удивительного, они давно разучились друг друга слышать.
— Скит, ты заболеешь какой-нибудь дрянью или вовсе умрёшь, если и дальше так наплевательски будешь к себе относиться, — Пикник машинально гладит его по встрёпанным, влажным волосам. — Очнись. Жизнь — здесь, а не там. И если здесь тебе будет плохо, то ты просто не сможешь подключиться.
— Нет здесь никакой жизни, — огрызается Скиттлз, отталкивая его руку и отшатываясь от кресла подальше. Есть в этом доме что-нибудь тонизирующее? Или обезболивающее?.. Таблетки он точно выжрал все, но пара пластырей должна была остаться. Действуют они не так здорово, но на безрыбье… Правда, чтобы их найти нужно подняться и заставить нижние конечности не подламываться. — Есть только материальная оболочка, а ей не так уж много нужно. Справлюсь как-нибудь, не впервой.
— Справишься? — эхом повторяет Пикник, смотрит на него долгим, непроницаемым взглядом и уничижительно хмыкает. — И когда ты последний раз сам справлялся, напомни-ка?
— Жив же ещё как-то! — Скиттлз ногой запихивает попавшееся на глаза ведро подальше под стол и выдвигает средний ящик, чтобы использовать его в качестве опоры. Расстояния в этой квартире мизерные, по стеночке он как-нибудь доберётся до кухни. И ни за что не станет просить этого придурка конченого.
Ну какой дебил додумался хранить аптечку так далеко?..
— Ключевое слово «как-то», — Пикник без особого сочувствия наблюдает за его телодвижениями, не предпринимая даже попытки помочь. — Нормальные люди в состоянии себя хотя бы вертикально держать. Нравится чувствовать себя недочеловеком? Как те джанки, у которых от наркоты мозги настолько расплавились, что они только слюни пускать способны?
— Блядь, ты бесишь!.. — Скит чувствует, что начинает закипать, по крайней мере, лицо у него уже горит, а кожа пошла уродливыми красными пятнами.
От злости в голове будто лопается какая-то струнка, и боли становится ещё больше. Она приливает волнами, заставляя сильнее сжимать зубы и мучительно стонать. Но Скиттлз всё равно встаёт, пошатывается, цепляется за столешницу и сгибается пополам, чтобы приложиться к прохладной поверхности лбом. Вот ведь привалило, а он так надеялся, что уже всё прошло… Сейчас, сейчас станет чуть легче.
— Хочется меня носом ткнуть в дерьмо? Отъебись, не сработает, — он косится на Пикника, но вспышка боли подсказывает, что идея была плохая. — Пойди в приют поработай, там твои наставления на путь истинный будут кстати. А меня хватит на себе тащить, как какой-то крест. Так ты свои грехи всё равно не замолишь, а я тебя о таком и не просил никогда.
Медленно, неуверенно, придерживаясь стены и практически не в состоянии открыть глаза от боли, Скиттлз ползёт в сторону кухни. Пикник молчит как-то слишком долго, ещё немного — и можно будет засчитывать ему поражение. Если бы они вели счёт своим ссорам и спорам, все обои в комнате оказались бы исчёрканы.
— Хорошо, когда память избирательная, ага? — прилетает Скиттлзу в спину в тот момент, когда он мысленно приписывает себя ещё одно победное очко. — Можно что угодно вычеркнуть и сделать вид, будто никогда не было. «Пик, не бросай меня, Пик, мне так больно, так страшно».
Скиттлз замирает на полушаге и будто деревенеет. Пикник передразнивает его с неожиданной едкой злобой, каждое слово — ещё одна раскалённая иголка в мозг. Всё он помнит, помнит, как его ломало, как он мог только рыдать и скулить от боли, цепляясь за Пикника в лихорадочной попытке сохранить рассудок. Деньги тогда ещё были, но уже стремительно заканчивались, он медленно погружался всё глубже и глубже, на самое дно, и, испугавшись этого, честно пытался соскочить с наркоты, которую попробовал в попытке сбежать от навалившейся на него всем весом депрессии.
Та ломка была плоха, действительно плоха, но Пикник помог ему выбраться. Кажется, он даже пропустил из-за этого один из своих рейдов, но это не точно, потому что всё как в тумане. От воспоминаний пересыхает во рту:
— Тогда — не сейчас, — едва слышно выдавливает он.
— И то верно. Тогда ты не был такой неблагодарной сволочью, — Пикник пожимает плечами. Если бы Скит посмотрел на него внимательно, то заметил бы сжатые в тонкую линию губы, побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в подлокотники кресла, заметил бы его старательно сдерживаемое бешенство. Но он не смотрит, не видит и к тому же, на волне злости и раздражения, нисколько об этом не беспокоится.
— О, я был бы очень благодарен, — Скиттлз скалится, поворачиваясь к нему лицом. — Очень, блядь, благодарен, если бы ты перестал мне мешать!
Два шага. Ровно столько требуется Пикнику, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Один вдох, один удар сердца, и Скиттлз непроизвольно вскрикивает, вскидывая руки в попытке защититься, когда кулак Пикника впечатывается в стену в непосредственной близости от его лица.
Только одна мысль: а каким был бы звук, попади кулак ему в голову?
И ещё одна: у него очень-очень светлые глаза. Скиттлз в жизни не видел его настолько злым. А видел ли хоть кто-то? А выжил ли после этого?..
— Ну что ж, не стану тебе мешать, в таком случае, — Пикник улыбается, уголки губ от напряжения подрагивают, а у Скита внутренности в ледяной жгут сворачиваются от ужаса и на лбу выступает испарина. При желании, ему прямо сейчас могут откусить добрую половину лица. — Не побеспокою больше, не волнуйся. Можешь не провожать.
Похлопав его напоследок по плечу, Пикник возвращается к креслу, подхватывает рюкзак и стремительно выходит из комнаты прочь. Входная дверь грохочет о косяк, а Скиттлз медленно сползает по стенке на пол, всё ещё борясь с желанием позорно заорать.
***
Тишина оглушительна.
Сквозь открытые окна в крошечную квартирку пробираются звуки продолжающего где-то там функционировать города, подспудно гудит включенный терминал, но к миру Скиттлза все эти звуки не имеют никакого отношения. Он будто оказался в вакууме или на большой-большой глубине.
Тишина такая, что давит на уши.
В крошечной прихожей рядом с дверью с тихим шорохом осыпается с потолка штукатурка. Нужно немного времени, чтобы всё осмыслить.
Здесь ведь только что что-то происходило. Постель разобрана, кресло не на своём месте… Да всё не на своих местах, настоящий хаос посреди его привычного и родного беспорядка. И сам он разбит, растоптан и уничтожен, сердце как сумасшедшее колотится у кадыка, а в горле першит почти невыносимо. Не могло этого произойти без внешнего воздействия, слишком уж силён импакт.
Здесь только что происходило нечто, очень похожее на безобразный кошмар — из тех, которые совсем как настоящие, и после пробуждения ещё очень долго не удаётся прийти в себя.
Скиттлзу мучительно сложно вынырнуть на поверхность.
Он с трудом вспоминает, что хотел избавиться от головной боли, и заставляет себя доползти до кухни, прямо по дороге разваливаясь на неравноценные куски порченого мяса и полых, будто изнутри выеденных костей. Пластыри находятся на положенном им месте — и обезболивающие, и тонизирующие, и даже несколько транквилизаторов откуда-то, — срок годности вышел пару месяцев назад, но они всё ещё должны действовать. Скиттлз налепляет на руку сразу три полоски, надеясь хоть немного себя собрать и исправить, и сворачивается на полу калачиком, дожидаясь, когда обезболивающее принесёт ему хоть немного облегчения и ясности.
Это ведь был не сон, не идиотское видение, не симулятор и не конструкт. Это вот всё… настоящее. Реальность. Так плохо бывает исключительно в реальности. Скиттлз настолько растерян, что даже не вспыхивает упрямой обидой. Кажется, в нём просто нечему больше гореть.
Пикник ещё ни разу не говорил ему подобных вещей. Даже когда их ссоры заходили так далеко, что они орали друг на друга до хрипоты. Он умел быть безжалостным, умел хлестать словами, будто кнутом, но никогда не пытался поднять на Скиттлза руку — даже когда тот сам нарывался на драку.
— Пик? — Скиттлз зовёт едва слышно, и конечно не получает никакого ответа. Он ведь ушёл, ушёл непривычно громко, будто поставив финальную точку. Но это ненадолго? Он опять придёт завтра или, может, через пару дней, чтобы проверить, как здесь дела. Он всегда приходит, не может не…
Время тянется и ползёт медленнее улитки, проходит несколько локальных вечностей прежде, чем Скиттлз чувствует в себе силы подняться без помощи подпорок и костылей. Он ковыляет в комнату, путаясь в собственных ногах, бездумно водит взглядом по стенам, по разбросанным вещам. Из-под пледа вялым щупальцем высовывается фиолетовый рукав чужой рубашки, маячит перед глазами, противно царапается. Иррационально раздражающее яркое пятно на фоне остальной блеклой серости.
Скиттлз протягивает руку, вытаскивает рубашку из-под пледа и неловко замирает с ней на руках. Некомфортно. Больно колется внутри, минуя затылок, прямо в мозг.
Он правда не понимает. Вообще ничего не понимает теперь, когда злость ушла и оставила вместо себя только растерянность и целый океан пустоты. Ему очень нужен успокаивающий, убаюкивающий голос Дэмса рядом, чтобы он сплёл своё словесное кружево и убедил, что всё не так плохо, как кажется. Но всё это недосягаемо, недосягаемо по вине человека, благодаря которому он всё ещё не перерезал себе вены.
Скиттлз снова опускает взгляд на рубашку, сминает её в ладонях и замахивается, чтобы отшвырнуть куда-нибудь подальше. Прямиком в распахнутое окно, например. Но так и не находит в себе сил и решимости, только представляет, как фиолетовая ткань медленно планирует вниз, неторопливо и размеренно минует все двадцать с лишним этажей, и опускается прямо на голову остановившегося покурить у подъезда Пикника. Было бы очень смешно.
Нервное веселье — не самая приятная штука, особенно если внутри так паршиво, если тревога распирает и зудит там, куда не дотянешься, не вскрыв собственную грудную клетку. Скиттлз кусает губы и заставляет себя не поддаваться. Ох и дурак, как же он напортачил… Всё, что можно, и так уже просрано — значит, самое время взяться за то, что ни под каким видом нельзя? Так, получается?
Как же он будет дальше?..
Скиттлз потерянно оглядывает своё логово. Эти стены видели всю его дебильную жизнь — провал за провалом, от одного поражения к другому, вплоть до этого самого момента, когда он отдал свой последний рубеж. Призрачная дымка невидимого, неизменного, надёжного присутствия рядом начинает развеиваться и оставляет его наедине с пустотой. Больше некуда отступать, бежать, прятаться, разве что в окно ласточкой. Потому что ему доводилось уже глядеться в эту бездну. И больше не хочется.
Это будет по-идиотски, думает Скиттлз. Будет ужасно, и больно будет тоже, потому что Пикник вряд ли станет сдерживаться, если сейчас рвануть за ним следом. Скиттлз уже не раз цеплялся за эти руки, за эти плечи, умоляя вытащить, и готов делать это снова. Пусть Пикник хоть ногами его запинывает; остаться здесь, вот так — намного страшнее, чем сломать дюжину костей и захлебнуться собственной кровью под ударами тяжеленных ботинок. Этого он хотя бы заслужил.
С подобными мыслями наперевес Скиттлз обнаруживает себя в мини-прихожей, отыскивающим единственные не дырявые кроссовки. Он едва успевает отскочить в сторону, когда дверь вдруг распахивает от мощного пинка и так сильно грохочет о стену, что едва не слетает с петель.
Злость Пикника всё ещё ощущается почти физически, да и вид у него весьма устрашающий: он встрёпан, щёки покраснели и дыхание сбито, будто на самую верхушку дома он поднимался бегом, да ещё перескакивал через ступени. Если бы взглядом можно было превращать в пепел, Скиттлз давно бы осыпался дымящимися останками имени себя, но пока что они просто смотрят друг на друга, и с каждым мгновением пауза становится всё более неловкой. А Скиттлз патологически не переносит неловкие паузы:
— Если ты за рубашкой, — говорит он первое, что приходит в голову, и заводит руки за спину, чтобы ту самую рубашку спрятать. — То я её выкинул. Зря бежал.
На лице Пикника за долю секунды выражение праведного гнева меняется на скептическое, а затем на безнадёжно-мученическое. Наверное, Скиттлза всё-таки не станут сегодня убивать.
— Заткнись лучше, пока ещё какой-нибудь фигни не сморозил, — Пикник выставляет вперёд ладонь, словно хочет оградиться от любых слов, да и вообще любого проявления жизнедеятельности с противоположной стороны. — И пока мне опять не захотелось тебя ударить. Несчастной двери и так досталось вдвойне.
Справедливо. Дверь, между прочим, ни в чём не виновата. Но она намного крепче головы Скиттлза, от которой на её месте давно бы уже ничего не осталось.
— У тебя есть две минуты, Скит. Ты берёшь жопу в руку, собираешься, и мы сваливаем отсюда куда подальше. Всё понятно?
Что может быть непонятно в такой предельной чёткости? Скиттлз чувствует, что его начинает неконтролируемо потряхивать и что зуб не попадает на зуб, но списывает всё это на побочные эффекты от обезболивающего — они порой проявляют себя самым причудливым образом.
— А моё мнение не интересует? — зачем-то спрашивает он, хотя больше всего на свете хочется броситься к Пикнику и вцепиться в него клещом, да так, чтобы если отдирать — то только со своим же мясом. Кто же знал, что этот супермен тоже может однажды выйти из себя и уйти как будто насовсем?.. Хорошо, что только как будто.
— Нет. Не интересует, — Пикник коротко качает головой. — Мы начинаем заново, Скит, хочешь ты этого или не хочешь. Но сначала я заберу тебя отсюда.