Вполне понятно, что жители столицы Оберн смотрели на подобные манипуляции с собой, на подобную жажду выделиться из толпы, как на нелепую блажь, допустимую лишь потому, что местным она, похоже, вовсе не мешала исполнять предписанные им функции. Гарден разделял это мнение; он сам не мог отдать себе полный отчет, почему, но ярких и нестандартных амеранских выскочек он не переносил на дух.
За люком государственного летапа, медленно плывущего по воздушным трассам Оберна, громоздкие и красивые — слишком красивые — устремлялись вверх здания многоэтажек. Сам летап направлялся вниз — с верхнего уровня, административного, он спускался на второй, к телепортационным станциям.
Гарден не смотрел в окно — перелистывал на голоэкране имеющуюся информацию на льенна Экселленса. Ничего интересного там не было: стандартная сводка данных об образовании, семейном положении, местах работы — одном-единственном месте — и потому Гарден отстраненно пробегал глазами, не вчитываясь, список публичных заявлений Экселленса. Взглядов тот, судя по всему, придерживался несколько более свободных, чем было принято.
Это раздражало.
Насколько же было бы лучше, если бы Ронднуар счел кого-нибудь другого более подходящим для этой работы... Не пришлось бы изображать благодушие.
На платформу он прибыл вовремя — ровно за минуту до срабатывания телепортационного канала. В назначенное время защитные стены телекапсулы замерцали ярко-голубым, и, когда дверь распахнулась, на площадку ступил льенн Экселленс..
Гарден позволил себе удивленно мигнуть. Внешний вид Экселленса не слишком отличался от среднестатистического обернца, как и ожидалось — за исключением разве что черной повязки на глазу. Однако, здраво решив оставить все выводы на потом, Гарден шагнул вперед, привлекая внимание.
— Добро пожаловать в столицу Объединенного Акмиланского Содружества, льенн Экселленс, — доброжелательно произнес он, протягивая ладонь для приветствия. — Я Гарден Ферреро, заместитель министра по взаимодействию между столицами.
— Добрый день, — голос Экселленса оказался очень низким, а манеры — безупречными. Он аккуратно пожал протянутую ему ладонь. — Линдт.
— Простите?
— Я осознаю свой статус гостя, — произнес Экселленс, и Гардену направленный на него взгляд единственного глаза показался весьма неуютным. — Однако за время жизни в Амеране я несколько отвык от излишней официальности между равными. Буду очень благодарен, если вы будете звать меня Линдт.
Гарден моргнул.
— О, — он кивнул, не переставая доброжелательно улыбаться. — Как вам комфортнее. Гарден, в таком случае.
— Рад знакомству.
Легкий кивок можно было принять за предписанный этикетом полупоклон.
— Прошу проследовать за мной.
Им предстояла обратная поездка на летапе; правила приличия предполагали, что Гарден будет развлекать гостя светскими беседами. Однако, судя по всему, Линдт был не особенно разговорчив — после нескольких попыток завязать разговор и односложных ответов собеседника («Как прошла дорога?» — «Не люблю телепортации.» — «Согласен, сверхзвуковые лайнеры были комфортнее») Гарден оставил Линдта в покое и занялся документами, просвеченными на голоэкране с браслета. Он настолько углубился в их изучение, что из сосредоточенности его вывела только острая вспышка головной боли.
Потерев висок, он поднял взгляд в окно — и на глаза ему попалась группа студентов, судя по виду, из Амерана. Раздражение сдержать не получилось: мысленно сравнив одну из студенток с проходящей мимо группой обернских женщин — безупречно красивых и очень друг на друга похожих — он возмущенно пробормотал себе под нос:
— Никакого самоуважения.
Не только девушка — с разноцветными волосами, в коротких шортах и высоких сапогах — выделялась на фоне обернцев. На амеранцев оборачивались многие, но студенты, видимо, получали какое-то особенное удовольствие от такого внимания к их внешнему виду.
И каждый, каждый, казалось Гардену, так и лез вперед, чтобы его заметили. Чтобы оценили.
В мыслях Гардена, спутанных головной болью, царил беспорядок, удерживать который приходилось мощным усилием воли — не хотелось демонстрировать вопиющий непрофессионализм в сложной для его начальства ситуации. Но в одном Гарден был убежден: настолько кричаще выбиваться, прикладывать столько усилий, чтоб быть не таким, как остальные, было неправильно.
Однако ответа на его неосторожное высказывание не последовало. Видимо, Линдт его попросту не заметил — или, скорее, заметил, но предпочел ограничиться долгим, внимательным взглядом. А потом и вовсе отвернулся, поправляя повязку на глазу.
— Гарден, скажите, нам еще долго добираться? — обронил он спустя несколько минут полной тишины.
— Нет, ль.. Линдт. — Гарден указал в иллюминатор. — Вот там находятся ваши апартаменты.
Летап пошел на снижение...

...Гарден вздрогнул и обернулся. Позади него стоял Ронднуар — и, судя по виду, стоял довольно давно.
— Прошу прощения, премьер-министр? — осведомился он, усилием воли заставив не дрожать руки.
— Поверить не могу, что ты все же меня заметил, — ядовито ответил Ронднуар. Гарден убедился, что свидетелей вокруг них нет, и усталым жестом потер переносицу.
— При всем уважении, Ронднуар, не заметить тебя трудно.
— Но ты не заметил, — отрезал Ронднуар.
— Тебе полезно иногда, — не выдержав, огрызнулся Гарден. — Особенно, когда ты стоишь вплотную, совершенно игнорируя личное пространство.
Ронднуар вздернул бровь и собрался было ответить, но подоспел Роше. Хлопнул Гардена по спине и добродушно поинтересовался:
— День тяжелый?
— Одно слово: амеранец, — мрачно сказал Гарден. Роше понимающе покивал и бросил взгляд на Ронднуара, весьма демонстративно дожидавшегося, когда они наговорятся.
— Ты завтра снова сопровождаешь льенна Экселленса, насколько я помню? — осведомился тот тоном, от которого вулканы покрывались ледниками.
Гарден кивнул, пропустив его интонацию мимо ушей:
— Да. Скорее всего, да. Он утром сообщит.
— Именно это я и хотел узнать. Спокойной ночи, — Ронднуар резко развернулся и направился прочь по коридору.
— Я тоже пойду, — заторопился Роше и махнул Гардену рукой, уходя с близнецом в сторону их апартаментов. Гарден ответил таким же, только более сдержанным, жестом и скрылся у себя.
И только там он позволил руке нервно дернуться и вцепиться в волосы.
Он не помнил, как попал домой.
Он не помнил ничего из того, что было с того момента, как они с Линдтом покинули Управление после визита в гостевые апартаменты.
Головная боль, несмотря на лекарства, так и не утихла.

На следующий день он оказался свободен — Линдт собирался на весь день запереться со старшими членами совета Оберна, чтобы что-то обсудить.
Оно было и к лучшему — основные обязанности никуда не девались, и у Гардена накопились дела, которыми нужно было заняться. Например, рассмотреть последние заявки от нескольких предприятий Оберна на разрешение межрегиональной торговли с Сенерией и Тальтрой.
Предприятия не были хоть сколько-нибудь значительными, но бумаг оказалось слишком много, а спал из-за головной боли Гарден катастрофически мало — всего несколько часов.
Он не помнил, в какой момент его голова медленно склонилась к поверхности стола; не помнил, когда его веки тяжело сомкнулись, и он погрузился в темноту.
Зато ясно запомнил, что за этим последовало.

Гарден широко распахнул глаза и резко подался вверх, из-за чего у него закружилась голова и потемнело в глазах. Он хватал воздух широко раскрытым ртом, словно только-только задыхался и остро нуждался в кислороде.
— Только не это...
Гарден взглянул на свои руки.
Они казались ему чужими.
Все вокруг казалось чужим — кабинет, апартаменты, воздух, втянутый в легкие. Зато перед глазами отчетливо стояла картина кошмара — красочного и ужасающе реального, как будто из кинофильма тех времен, когда студии снимали чрезвычайно правдоподобные страшилки на потеху толпе.
Но это был не фильм.
А сон.
А сны видят только безумцы.
Он не мог видеть сон. Он же Ферреро, среди них не бывает... не таких.
Память предательски подсунула ему воспоминание о сестре, но Гарден тут же отмел его. Рухнул в кресло и дрожащими руками вытащил из стола бутылку с ледяной водой.
Нет. Только не это.
Если он Неблагонадежный, если он действительно видел сон...
Надо позаботиться о Семье.


§4 Семья


Оберн, два с половиной месяца до текущих событий
Апартаменты Ферреро в последние дни напоминали улей разбуженных пчел. Кем бы ни был новоприбывший из Амерана — Рафаэлло постоянно забывал его имя, стоило лишь уйти в работу — он здорово нарушил привычный ход вещей.
В общих апартаментах постоянно крутился кто-то из министерства, а Ронднуар работал даже дома. Рафаэлло это не раздражало — он просто заперся у себя и работал над новым заказом по программному обеспечению, поступившему от предприятия, на котором он работал раньше.
Тишина была ему жизненно необходима — в последние недели Рафаэлло совершенно не высыпался. Каждое утро он вставал с таким чувством, будто всю ночь занимался тяжелой атлетикой — болело все, и не помогала ни зарядка, ни массаж.
Больше всего раздражало, что после сна голова оставалась пустой — но не отдохнувшей, а наоборот, как после утомительного рабочего дня. Рафаэлло пробовал менять подушки, матрас — но тщетно. Легче не становилось.
Спасали концентрированные энергетики. Маленькая таблетка — и день можно было прожить без проблем, но любой лишний шум становился невыносимо раздражающим. Поэтому-то Рафаэлло и предпочел абстрагироваться от поселившегося в общих апартаментах хаоса — и проработал весь день.
В районе десяти вечера его коммуникатор взорвался встревоженным ревом; не глядя, Рафаэлло нажал на ответ и услышал голос Киндера:
— Раф, новости! Ты смотрел новости?! — судя по голосу, брат был близок к истерике. Рафаэлло бросил удивленный взгляд на голоэкран — Киндер кусал губы, прижимал руку к лицу, его глаза панически бегали по помещению, в котором он находился.
Светлые стены, бледный свет, люди в медицинских халатах. Больница.
— Нет, что случилось? — Впрочем, пока он говорил, пальцы уже сами забегали по голоэкрану рабочего компьютера в поисках новостного портала.
Сердце ухнуло вниз, когда он увидел заголовок.
«На министра внутренней защиты и контроля Ферреро совершено покушение».
— Роше, — потрясенно выдохнул он. Бросил взгляд на Киндера: — Жив?
— Пока в коме, ранение глубокое, погрузили в регенерационную камеру после операции, — изображение Киндера ходило ходуном — рука с браслетом дрожала. — Северная больница на третьем внешнем круге.
— Лечу. Держи в курсе.
Рывком поднявшись и даже не выключив компьютер, Рафаэлло бросился прочь из квартиры.

У палаты, в которой держали Роше, столпились все семейство Ферреро. Киндер неуклюже гладил Ронднуара по плечу; белый, как снег, Мандерли прислонился к стене, остекленевшими глазами глядя перед собой. В стороне Гарден отдавал резкие приказы по коммуникатору, не задавая Ронднуару вопросов — тот, казалось, не замечал ни его громкого голоса, ни попыток Киндера его поддержать.
Рафаэлло остановился около них, тяжело дыша — по больнице он бежал со всех ног, подгоняемый страхом плохих новостей. Летап мчался сюда на предельной допустимой скорости, но дорога казалась страшно долгой — казалось, время ползет еле-еле.
Киндер кинулся к нему и уткнулся лицом в куртку; погладив брата по голове, Рафаэлло, решив ни о чем не спрашивать, подошел к экрану на стене, на котором в режиме реального времени обновлялись показатели Роше.
— Дирол с ним? — негромко спросил он у Киндера. Тот кивнул.
В новостях, которые Рафаэлло напряженно мониторил по дороге, пытаясь хоть как-то забить пустую голову, в покушении обвиняли Сопротивление. О нем Рафаэлло не знал почти ничего, считая его участников просто кучкой неорганизованных последователей теории заговора, стремящихся принести анархию в идеально отлаженную систему Акмилана. Абсурд, казалось ему — зачем ломать то,что безупречно функционирует, то, что позволяет людям целое тысячелетие жить без войн, поддерживать достойный уровень жизни и стимулировать научный прогресс, поднимающий уровень человеческой жизни? До этого его не трогали ограничения культуры и некоторых неудобных прав; до этого конфликт Правительства и Сопротивления проходил мимо него.
Киндер отстранился от него и взял за руку, отводя в сторону так, чтобы их было не слышно. А затем негромко произнес:
— Они не в Роше метили.
Рафаэлло вскинул голову. Киндер упрямо повторил, не глядя на него:
— Они метили не в Роше, а в Ронда. Роше просто понял, что происходит, и закрыл его собой... — Он бросил взгляд на окаменевшего Ронднуара. — Ронд еще ни слова не сказал, как мы приехали, и с прессой не разговаривает...
— Неудивительно, — сглотнув, Рафаэлло снова нашел взглядом экран показателей Роше.
Логично. Убери премьер-министра, и начнется такая суматоха...
— Я читал, что нападение произошло рядом со зданием Центрального Управления.
Киндер вытянул руку с коммуникатором и нашел в Сети карту; показав Рафаэлло место — в пяти ярдах от Управления — он тяжело вздохнул.
— Неизвестно, кто слил информацию, — сказал он. — Гарден сказал, ключи доступа к Управлению взломаны, а нападавшие явились как из-под земли. Ронднуар вообще не планировал туда сегодня ехать, втемяшилось провести проверку...
У палаты Ронднуар с безумной скоростью принялся листать какие-то файлы на коммуникаторе. Рафаэлло негромко спросил:
— Как он?
— Держится, — Киндер покачал головой. — Похоже, винит себя — в последнее время у них с Роше не ладились отношения. Часто слышал, как они ругаются, и — вот...
На лице кузена Рафаэлло видел то же самое выражение, которое месяц назад не сходило с его собственного. Ронднуар пытался его скрывать, но противный, холодный страх и чувство вины пробивались наружу; не надо было залезать в его голову, чтобы представлять, о чем он думал.
А что, если?..
Если бы — что? Если бы оттолкнул, просчитал, предотвратил?
Если — что? Если не придет в сознание, умрет, сердце не выдержит ускоренную регенерацию, если — новая потеря? Новая табличка в мемориале?

Но Рафаэлло помнил по себе, что любую мысль затмевал парализующий ужас.
Близнец.
У Ферреро была большая семья, но связи между близнецами были крепче других внутрисемейных — за исключением, разве что, Мандерли и Гарден.
И когда рвалась такая связь, в бездну проваливалась вся Вселенная.
Из палаты вышел Дирол; Ронднуар вскинул голову, ожидая, что скажет врач. Рафаэлло и Киндер переглянулись и торопливым шагом направились к остальным; они успели как раз вовремя, чтобы услышать облегченный вздох Мандерли и обрывок фразы:
— Будет жить, — уверенно говорил Дирол. — Пули задели несколько жизненно важных органов, но сердце — что главное — выдержало регенерацию. Неделю побудет здесь и снова будет в порядке. Пока что он без сознания, закрыт в камере, как ее открою — я сообщу.
Ронднуар прикрыл глаза и выпрямился, отстраняясь от стены. Сухо поблагодарил Дирола и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился по коридору прочь.
— И даже проведать не зайдет? — еле слышно спросил Киндер. Рафаэлло коснулся его плеча и успокаивающе добавил:
— Он не хочет при нас. Зайдет потом. Пойдем, посмотрим, как он.

С братьями они договорились, что будут по очереди дежурить у палаты Роше. Первым попросился остаться Киндер; дома ему было неспокойно, а здесь Дирол согласился пустить его в ординаторскую поспать. Отказался участвовать в дежурствах только Гарден, сославшись на дела; все еще бледный Мандерли неожиданно сделал ему выговор за излишне рьяное отношение к работе в момент, когда брат находится при смерти. Впрочем, Гарден проигнорировал его выпад; оставив Мандерли дальше кричать ему в спину обвинения, он направился прочь, еле заметным жестом касаясь переносицы.
Когда Рафаэлло вернулся утром, он обнаружил у палаты Ронднуара, гораздо более раздраженного, чем обычно.
— Почему так поздно? — резко поинтересовался он. Рафаэлло удивленно моргнул.
— В каком смысле? Мы с Киндером договорились, что я сменю его в восемь, — осторожно произнес он, проводив глазами пробегавших мимо медсестер.
Ронднуар окинул его ледяным взглядом, но оставил без ответа. Вместо этого он вытянул коммуникатор и показал на голоэкране одно из сообщений.
— Видишь? — спросил он. — Сенерийская группировка Сопротивления взяла ответственность на себя. Мы отправили запрос на выдачу участников покушения, как государственных преступников и террористов, но Сенерия, скорее всего, ничем не сможет нам помочь. А, Бездна их забери!..
Не то чтобы слово «Бездна» было в широком употреблении в Акмилане; оно резануло Рафаэлло слух и вынудило напрячь память — где-то он уже его слышал, но где — ускользало от внимания.
Помассировав виски, он вздохнул и поднял на Ронднуара глаза.
— Почему не смогут помочь?
— Группировка ответственность взяла, — раздраженно пояснил Ронднуар, сворачивая экран, — но найти их — задача не из легких, у спецструктур это займет значительное время. Следы, скорее всего, остынут прежде, чем эти олухи обнаружат хоть что-то.
— Ясно... — протянул Рафаэлло.
Из ординаторской вышел Киндер — немного сонный, но уже умытый и готовый отправляться в академию. Махнул Рафаэлло рукой и отчитался, подходя:
— Пока что он спит. Дирол говорит, проснется ближе к ночи.
— Спасибо, брат. — Приобняв подростка, Рафаэлло подтолкнул его поближе к выходу и протянул прихваченную сумку с учебным коммуникатором. — Удачи.
— Удачи!
Ронднуар проводил его недовольным взглядом и опустился на стул, сцепив руки в замок на уровне глаз — углубился в размышления. Локти его уперлись в подлокотники; его не отвлекало ни бьющее в глаза восходящее солнце, ни снующие мимо медсестры с докторами.
Рафаэлло занял стул рядом и лишь спустя некоторое время осторожно спросил:
— А тебе не надо быть в министерстве?
— Большую часть дел я могу решать и здесь, — отрезал Ронднуар, не удостоив Рафаэлло взглядом. — Тем более, мне нужно кое-что обдумать, на что в министерстве у меня не будет ни времени, ни права.
Интонации эти Рафаэлло были прекрасно знакомы. Именно таким тоном говорил Ронднуар каждый раз на переговорах и объявлениях по инфоканалам — бескомпромиссным и жестким. Как правило, это означало, что он уже обдумал все, что следовало, и вопрос упирался только в реализацию — но с этим проблем не возникало никогда.
Таким тоном он говорил, когда видел перед собой конкретного врага, будь то идеологически неверный законопроект, один из террористов Сопротивления или неизвестный вирус, скашивающий население.
Решив не нарываться на гнев кузена, Рафаэлло притих и уткнулся в обсуждение одного хитроумного программного решения, найденное в Сети. Увлеченный чтением, он не заметил, как пролетело несколько часов; почувствовав голод, он негромко спросил у Ронднуара:
— Не хочешь перекусить?
Ответ был отрицательным. Пожав плечами, Рафаэлло поднялся и, потянувшись, направился вниз, к кафетерию.
Выбор был небогат, но больница на то и больница; взяв чашку с кофе и сэндвич, Рафаэлло занял один из столиков и принялся было завтракать, как вдруг к нему приблизился Дирол.
— Не помешаю?
Он выглядел несколько бледным; Рафаэлло приглашающе махнул рукой и подтолкнул к Диролу стул.
— Спасибо, — искренне поблагодарил тот и занял предложенное место, поставив на стол чашку горячего кофе. Помолчал некоторое время и, дождавшись, когда Рафаэлло доест свой сэндвич, снял очки и проговорил: — Мне бы хотелось с вами поговорить, льенн Ферреро.
— Дирол, я же просил вас, — мягко поправил его Рафаэлло. — Не надо всего этого. Просто по имени, хорошо?
— Да, да, конечно.
Дирол устало потер лоб; выглядел он порядком измученным.
— Я бы хотел, — негромко произнес он, — отдать вам копию медицинской карты Тик Така. Для родственников это позволено, и мне кажется, она должна быть у вас. чтобы вы имели хоть какое-то представление о последних днях его жизни...
Чуть крепче, чем хотелось бы, Рафаэлло сжал кружку.
— Понимаю, это пустяк... и звучит, скорее всего, цинично с моей стороны, — отложив очки в сторону, Дирол изучал столешницу перед глазами.
— Нет, все хорошо, — поспешил уверить его Рафаэлло. — Честно говоря, я собирался просить вас о том же самом.
Дирол вскинул голову.
— Я думаю, вам это поможет, — Он задержал взгляд Рафаэлло на себе чуть дольше, чем позволяли приличия, и потянулся к очкам.
Всю наиболее важную информацию Дирол держал на них: медкарты вызывались одним нажатием крохотной кнопки на оправе и выводились на стекла, встроенная операционная система помогала при операциях и постановке диагнозов, и все это было гораздо удобнее стандартного коммуникатора на запястье, который большинство сочетало с неснимаемым идентификационным браслетом.
Одним движением он перекинул карту на уже открытый коммуникатор Рафаэлло; одновременно с этим он тихо пояснял, скрестив руки:
— Мы не до конца поняли, почему он так быстро сгорел. Согласно результатам исследования, что у нас имеются, вирус Эйделла — сильно мутировавший штамм некогда существовавшей инфекции. Теоретически проводимое лечение должно было помочь даже ему, но Тик Таку становилось только хуже... Мы вызвали на помощь амеранских специалистов, но даже они не справились.

Рафаэлло закрыл глаза, стараясь проигнорировать тупую боль в груди.
— Я помню, да, — тихо согласился он. — Потом, после того, как Тика не стало, они пробовали попросить у меня разрешения взять анализы для изучения болезни.
Дирол промолчал. Поднялся, допив кофе, и, поблагодарив за компанию, негромко произнес напоследок:
— Не думаю, что это сможет помочь. Но так — с моими заметками по ходу наблюдения и лечения — возможно, будет чуть лучше.

В больнице изучать карту Рафаэлло не стал — не мог избавиться от острого чувства, что за ним постоянно кто-то наблюдает. Однако, сколько он ни косил глаза в сторону Ронднуара, поймать его взгляд он не мог.
Вечером, когда Мандерли сменил его у палаты, Рафаэлло помчался домой. И лишь там, убедившись, что в ближайшее время никто не нагрянет в гости, он погрузился в изучение медицинской карты брата, мысленно воскрешая в памяти последние дни его жизни
На первый взгляд все было кристально чисто, но что-то заставило Рафаэлло приглядеться к записям. Не сразу, но он заметил некоторое несоответствие: среди симптомов не было указано, что Тик поседел буквально на глазах, но откуда-то взялись пятна по всему телу, которых точно не было. На два дня был изменен срок его пребывания в Амеране, на день — дата попадания в больницу... Множество мелочей, на которые никто другой не обратил бы внимания, в сумме создавали стойкое впечатление, что карту кто-то исправлял.
Свернув файл, Рафаэлло откинулся на стул.
Зачем кому-то понадобилось делать это? Кому нужно менять данные по болезни Тика? Если вирус Эйделла изучен и существует вакцина, то к чему это все?
Бросив взгляд на часы, Рафаэлло остановил себя — звонить Диролу было поздно. Этот вопрос потерпит, а что до него...
Стоит проверить, кто и когда в последний раз вносил изменения файл.



§4,5 Арена


— Собрался!
Резкий приказ выдергивает Багиру из прострации. Приходится встряхнуть головой, вскочить — нужно успеть.
Но он не успевает — новый удар влетает под дых, заставляет отступить назад, судорожно глотая ртом воздух.
— Ты опять пропустил удар.
Багира жмурится, пытается отдышаться, вскидывает взгляд. Перед ним Один, наставник гладиаторов. Спокоен внешне, но — раздражен.
— Ты слишком... быстр, — прерывисто выдыхает Багира в ответ.
Один качает головой. Его рыжие волосы ловят блеск освещающих зал факелов, а единственный красный глаз прожигает Багиру насмешливым взглядом — да так, что хочется провалиться с глаз долой.
— Ты думаешь не о том. Соберись! Если продолжишь считать ворон, с Арены не выберешься!
Перед глазами все плывет, однако Один прав. Пошатываясь, Багира занимает боевую стойку, кружит по песку — как и его наставник.
Пот заливает глаза. От жажды Багира постепенно сходит с ума. Кожа под ошейником саднит — минут двадцать назад Один безжалостно оттаскал своего подопечного по всему рингу, едва не задушив.
Солнце безжалостно обжигает голую спину, истерзанную еще свежими шрамами, и Багира бросает взгляд на небо — взгляд, полный искреннего презрения.
— Бей, — хрипло требует он, и Один переходит в наступление.
Да, это тренировка, но отличие от ринга здесь только в том, что выжить несколько проще. Как боец, Один был безжалостен; как тренер, он еще хуже. Немногие выходят живыми после его обучения, но все без исключения, кто выживает, покидают Арену победителями.
Таковы правила — выживает сильнейший. Из каждого боя живым должен выйти только один; за спиной Багиры — три поверженных противника.
Впереди — девять.
Ступень за ступенью, каждый — сильнее предыдущего.
Он блокирует удар Одина с правой и отлетает в стену от неожиданного толчка в солнечное сплетение. Но это еще не все; Багира едва успевает прийти в себя и отшатнуться, как в стену рядом с ним врезается мощный кулак, испещренный старыми шрамами.
— Соберись! — рычит Один. — Где ты?!
Ринг перед глазами плывет. Песок под босыми ступнями кажется голым льдом. Багира кувырком пытается увернуться, услышав за ухом свист меча, но в итоге теряет сознание.

Приходит в себя он в своей комнате — каменной каморке три ярда на два. Рядом — миска воды и бинты с лекарством; пусть его и перемотали кое-как, пока он был в отключке, дальше — сам.
С кровью Багиры сталкиваться вообще желающих мало. Лекари шарахаются его, как огня, и понятно, почему: чистейший яд, текущий по венам.
Яд, медленно убивающий самого Багиру.
И мгновенно — любого из врагов.
Багира шипит, промывая раны. Ему бы помощь, да просить некого.
Скрипит решетка при входе в каморку — Один смотрит на него, приоткрыв дверь, и выжидательно молчит.
Багира машет рукой.
— Заходи.
Один запирает за собой дверь, подходит и отбирает бинты. Разворачивает спиной к себе и начинает обрабатывать раны.
Не боится. Проходили уже.
При нем Багира не позволяет себе шипеть — наоборот, молчит, терпеливо сглатывает любое выражение боли. Морщится разве что, когда рана глубокая, но и все.
— Завтра бой, — роняет в тишину Один, перетягивая плечо бинтом. — За ночь должен встать на ноги.
Он не спрашивает, сможет Багира или нет — он ставит перед фактом.
Багира кивает.
— Тебе нужен якорь, — продолжает Один. — Тебе нужно зацепиться. Понять, для чего ты здесь.
Антисептик течет по спине, смешиваясь с кровью.
— Где ты, Багира? Ты должен быть не в своих мыслях, — Один откладывает бинты и садится рядом — перемотка закончена, к утру повязки надо будет снять. — Дальше пятого круга так не уйдешь. Повторяю в последний раз: найди свой якорь. Осознай, что для тебя важнее всего. Зацепись за это мыслью, сделай это своей целью.
Багира пересчитывает взглядом камни в стенах каморки.
— Я знаю, чего хочу, — роняет он.
Один рывком поднимается.
— Надеюсь завтра увидеть на ринге подтверждение. Спи.
Решетка скрипит, и Багира волком смотрит сквозь нее, чувствуя, как треклятый неснимаемый ошейник давит ему на горло.
Свобода.
Прочь отсюда.

С губ капает кровь, и Багира отшвыривает кинжалы. Те звонко подпрыгивают по каменным плитам коридора и с последним дребезгом затихают.
Позади него, на Арене, зрители — и бесплотные тени, и местные жители — закидывают тело его чуть менее везучего противника камнями.
— Да в бездну это все, — сплевывает он и вытирает разбитые, окровавленные губы. Но замечает Одина — тот стоит рядом, сцепив руки на груди, и пристально смотрит на ученика.
— Неплохо на этот раз, — сухо говорит он.
Багира приваливается к стене, потирает тыльной стороной ладони слезящиеся от пыли глаза.
— Слышу упрек в твоих словах.
Один позволяет себе едкую усмешку.
— Ты можешь лучше.
— Неужели, — ядовито отвечает Багира и, опираясь на стену, плетется в сторону лохани, которую здесь почему-то принято называть «озером».
Один не следует за ним. Но говорит — негромко, но так, чтобы слышал Багира:
— Я сделаю тебя лучше.
На секунду Багира останавливается — но затем бредет дальше, нащупывая истерзанной ладонью сухие неровности стены.
Там, где он касается камня рукой, остаются кровавые следы.

— Ты уж не сердись на него, — мягко говорит Нимуэ, организатор и ведущая боев, и выливает на руки Багире немного воды. — Один — хороший человек, но слишком предан работе.
— С его бы яростью да самому в боях участвовать, — недовольно бормочет под нос Багира и отряхивается, как кот после дождя. Намокшие волосы, отросшие до ушей топорщатся в разные стороны.
Нимуэ хмыкает, и ее светлые глаза внимательно изучают новые раны Багиры.
— А он много лет был чемпионом, — рассеянно роняет она, опускаясь на песок и доставая откуда-то из складок струящегося платья зеркальце. Ловит блики от двух лун, играет с ними, пока Багира умывается, фыркая.
— Из-за глаза бросил? — спрашивает он и по повисшей тишине понимает, что прав.
Нимуэ ловит пальцами кувшинку с поверхности воды.
— Его бы воля, он бы не новобранцев воспитывал, а сражался там до сих пор. Но Арена не хочет, бережет его зачем-то.
Багира удивленно смотрит на нее сквозь пальцы, не распрямляясь.
— Говоришь так, будто Арена живая.
— Живая, — протягивает Нимуэ. — Ты бы никогда не попал сюда, если бы не хотел — она заманивает только тех, кто жаждет битвы.
— А что тогда здесь делаешь ты? — Он ловит взгляд ее ярко-голубых глаз, и она коротко отвечает, вплетая кувшинку себе в волосы под диадему:
— Жду своего боя.

— Бездна тебя раздери, — Глаз заплывает, по щеке медленно течет кровь. Маленькая вертлявая девица — его последний противник; недаром она в последние сезоны держит титул лучшей.
Ей нравится эта жизнь — Багира видит это в ее безумной, кровожадной улыбке, слышит в свисте ее крошечных метательных ножей. Ей нравится быть сильной — и она сильнее.
Свобода.
Багира встряхивает головой. Где-то там, под трибунами, смотрят Один и Нимуэ; острее, чем когда-либо, Багира чувствует собственную смерть за спиной.
Ошейник стискивает горло, когда она, воспользовавшись заминкой, хватает за него и тянет на себя. Багира вырывается, отталкивает, крутится.
Она — охотница. Он — загнанный зверь, у которого нет пути назад.
Он бросается вперед — почти вслепую, ведомый единственной мыслью: «Последний бой».

— Жить будет, — уверенно заявляет Нимуэ и подталкивает к нему пинту пива.
Багира осушает ее залпом, и Один хлопает его по спине.
— Человек, который может столько выпить, умирать явно не собирается, — весело хмыкает он, и на изуродованном шрамами лице проступает некое подобие задорной усмешки.
Багира несколько удивленно косится на него, но проглатывает замечание — вместо этого просит еще.
— Девочки придут? — негромко спрашивает Нимуэ у Одина, и тот кивает.
— Девочки?
— А вот и они, да еще и не одни, — Один поднимается, заметив, как в дверь бара заходят две женщины. Одна из них идет так, будто проглотила меч — держит спину прямо, шагает уверенно, твердо; вторая, кажется, парит над землей — или такое впечатление создает клубящаяся вокруг лодыжек неуловимого цвета юбка.
За ними — высокий мужчина, чье лицо скрыто капюшоном и маской. Его бледно-карие, золотом отдающие глаза кажутся Багире смутно знакомыми.
Парящая женщина смотрит на него и улыбается.
— А вот и ты, — говорит она и обнимает его, будто старого друга. Та, что пожестче, касается ее плеча и поясняет:
— Я — Морриган. А это — Бэнши, и она — Страж. Как и ты. Как и Следопыт, — Она показывает на мужчину, стоящего позади них, и он приветственно взмахивает рукой.
Багира, заключенный в кольцо бледных рук Бэнши, удивленно смотрит на Одина. Тот поясняет:
— Они тоже прошли Арену, как и ты.
Багира понимающе кивает.
— Похоже, твоя школа.
— Именно. — По виду не скажешь, но Один явно гордится своими воспитанницами.
По стойке скользят два высоких стакана с необычным кораллового цвета содержимым; новоприбывшие ловят их и устраиваются по бокам от Нимуэ. Следопыт переговаривается с барменом, лицо которого рассекает шрам, как будто часть его головы была пересажена от другого человека, а из висков торчат болты.
Один склоняется к Багире и тихо поясняет:
— Не смотри, что Бэнши так приветлива, — Он проводит грубым пальцем по запотевшей кружке с пивом; тонкая струйка воды стекает вниз. — Она безумнее, чем все мы; одной ее жажды мести хватило, чтобы прорваться сквозь Арену и сломать ошейник.
Багира хмурится. Оглядывает беззаботно щебечущую Бэнши и переводит взгляд на ее ледяную спутницу, больше похожую на черного ворона, чем на женщину:
— А Морриган?
— Ярость, — отрезает Один. — Ясная, кристаллизованная ярость — не знаю, на кого или что. Голова у нее, впрочем, всегда остается трезвой, и тем она страшнее.
— Следопыт?
Один фыркает в кружку.
— Следопыт у нас... Особенный, — произносит он, и по голосу понятно, что старого воина это страшно забавляет. — Он верует в справедливость и благородство. Одной Бездне известно, каким чудом он прошел через Арену — клянусь своим последним глазом, ни одного грязного трюка!
Багира заинтересованно оглядывает Следопыта, перехватившего стакан с темно-зеленым напитком, и тянет:
— Любопытно...
Рядом со Следопытом оказывается Бэнши, а Багиру увлекает в разговор Нимуэ, предложив еще пива. Однако он успевает услышать укоризненно-капризное:
— Мы с Даллаханом предупреждали тебя, и смотри, чтобы мне не пришлось оплакивать тебя, Следопыт!..

— Итак, ты свободен, — произносит Один.
Они стоят у ворот, ведущих в Колизей. Один — на голову ниже Багиры, но коренастый, сильный — непостижимым образом смотрит на ученика сверху вниз.
— И что мне теперь делать? — Вопрос скорее риторический, но Один считает нужным ответить, тяжелым взглядом смотря Багире в глаза:
— А зачем тебе нужна была свобода? То и делай. Ищи союзников и друзей, ищи причины и мотивы.Узнавай все сам.
Багира молчит. Молчит и тогда, когда руки Одина смыкаются на его шее — и размыкаются вновь, снимая постылый ошейник.
— На этом все, — просто говорит Один. — Ты свободен.
Простого «спасибо» мало.
Но больше у Багиры ничего нет.

Он уходит от Колизея пружинистой походкой — и не видит, как за его спиной в руках Одина исчезает черный кожаный ошейник с замком.
Исчезает затем, чтобы появиться вновь — на шее Одина.


§5 Беги!


Амеран, два с половиной месяца до текущих событий
В новостях истерия по поводу вируса Эйделла сходила на нет. По всем инфоканалам шла приблизительно одна и та же информация, которую Марс успел зазубрить:
«По нашим данным, вирус Эйделла не несет значительной угрозы человечеству. Однако департамент здравоохранения Амерана напоминает: бесплатная вакцинация от вируса Эйделла проводится планово; желающие могут вместе с вакцинацией пройти профилактический курс в государственных медицинских учреждениях».
Как же, заманишь туда теперь...
Марс шагал по коридорам Амеранского Управления Правопорядка, глубоко уйдя в свои мысли. Дошли новости от ребят — их едва не накрыли на границе, но им удалось уйти; тальтрийские члены Сопротивления встретили их и помогли укрыться в безопасном месте.
Баунти продолжала вести лекции днем, а вечерами часто где-то пропадала. Марс догадывался, что дело касалось Сопротивления, и не задавал вопросов — понимал, что ответов не последует. А если бы даже они и были, то, скорее всего, проблем от них было бы гораздо больше.
Дома они с тех самых пор соблюдали молчаливый нейтралитет. О политике не заговаривали — тема сама собой стала табу. Исключением стало только сообщение о том, что Скиттлз пошел на поправку — и больше о произошедшем не упоминали.
У самых дверей кабинета в него влетел Валенсо, ассистент Коркунова, руководителя отдела социальной стабильности и нравственного благополучия АУП — непосредственного начальника Марса.
-. Едва не сбил с ног, извинился и отчаянно выпалил:
— Тебя Коркунов вызывает!
— Что-то срочное? — нахмурился Марс. Валенсо пожал плечами:
— Не знаю точно. Сказал найти тебя, и все.
Нахмурившись, Марс последовал за Валенсо по коридору. Тот, неуклюже спотыкаясь, побрел к кабинету Коркунова.
Дверь в кабинет была слегка приоткрыта; увидев Марса, Коркунов кивнул и приподнялся в знак приветствия. Указал на кресло, всем видом излучая доброжелательность и спокойствие.
— Присаживайся, Форрест. Разговор есть.
Марс опустился на стул напротив Коркунова; до его ушей долетел гам из фойе, где оперативники и следователи перекрикивались друг с другом.
До Марса дошло, что сегодня шума было гораздо больше, чем обычно.
— Где мои записи?
— Лоурен, ты не помнишь, где лежат материалы по проверке патентной компании?
— Есть какие-нибудь новости?
— Оберн не отвечает! Связываюсь с Тальтрой!
— Погоди, а что Сенерия?
— Уже знают, направят специалистов в помощь.
— Вот ведь, упустили же!
Неожиданно в кабинете начальника стало тихо — по знаку Коркунова Валенсо покинул кабинет и плотно закрыл дверь за собой. Быть наедине с Коркуновым было некомфортно; несмотря на то, что начальник добродушно улыбался и ненавязчивым жестом предлагал выпить, Марс не упускал из виду, что именно этот человек не раз отдавал жестокие приказы по уничтожению найденных баз Сопротивления.
Он внимательно проследил за тем, как Коркунов закуривает. Воздух наполнился омерзительным дымом от дорогих сигарет из синтетического табака, к которым тот питал необъяснимое пристрастие; не позволив себе поморщиться, Марс откинулся на спинку стула и устремил выжидательный взгляд на начальника.
Молчание затягивалось, но Коркунов нарушил его первым:
— Неделю назад почти взяли Скиттлза, а с ним — группу подпольных гонщиков, — начал он, небрежно стряхивая пепел. — Почти — след потеряли в последнюю минуту.
Марс убедительно нахмурился.
— Скиттлз — это же тот студент, которого подозревали в организации гонок? — «припомнил» он. — Насколько помню, ему еще шили распространение нелегального контента и причастность к Сопротивлению.
Он выдержал долгий, внимательный взгляд Коркунова, постаравшись ничем не выдать своего волнения. Это было не так уж сложно — ему часто приходилось прибегать к этому фокусу, допрашивая подозреваемых.
— Отличная память, — похвалил его Коркунов. — Но проблема не только в этом. Проблема в том, что неделю назад их не смогли взять, а сегодня утром, пока ты участвовал в обыске на наркотики, пришли известия из Оберна.
Марс нахмурился — искренне. С каких пор их касаются обернские дрязги? Заставив зрение напрячься, он вывел на роговицу искусственных глаз последние новости, но Коркунов оказался быстрее.
— Покушение на премьер-министра, Ронднуара Ферреро.
— А, знаю его, — Марс кивнул и, моргнув, убрал новости с поля зрения. — Лично не встречался, но, судя по интервью, тот еще тип. Жив?
— Пока — да, — веско сказал Коркунов и, докурив, потушил окурок. — Целехонек. Но пострадал его брат, Роше. Тоже министерская шишка. В общем, кто-то слил информацию об их местонахождении и защитных ключах; можно сказать, начата охота на крота.
— Ты думаешь, у нас крот? — изумился Марс. — Но где мы, а где Оберн! Откуда у нас взяться этой информации?
— Не я думаю, — покачал головой Коркунов и повернул к Марсу голоэкран рабочего компьютера. — Видишь? Официальная нота Акмиланского правительства. Председатель Верховного совета настаивает на тщательных проверках всех госструктур, которые могут иметь отношение к секретной информации. Полетят головы, Марс. Ты точно ничего не хочешь мне рассказать?
— Никак нет, капитан, — перешел на официальный тон Марс. — Есть какие-нибудь поручения?
Несколько минут Коркунов молчал — внимательно изучал Марса. Однако, если и сделал какие-то выводы, оставил их при себе, а сам покачал головой:
— Свободен. Продолжай курировать вопрос наркотрафика, возможно, сможем выйти на контрабандистов.
— Принято, капитан.
Марс рывком поднялся и покинул кабинет. За дверью мялся Валенсо; мимоходом Марс в очередной раз изумился, как кто-то может вообще думать, что вот этот рохля и есть настоящий лидер АУП.
Все-таки теории заговора — такая глупость...

Спустя неделю Коркунов снова вызвал Марса к себе.
— Проверь вот это, Форрест, — в руки Марса легла старомодная бумажная папка с делом. Старый картон зашелестел под пальцами, и взгляд сам собой остановился на прикрепленной фотографии фигуранта дела.
Титаническим усилием воли Марс сохранил спокойное выражение лица.
На фотографии была изображена Баунти.
— В чем подозревают? — скучающим тоном осведомился он. Не было смысла скрывать, их с Баунти что-то связывает; лучше сделать вид, что она ничего не значит.
— Пока еще ни в чем, — ровно произнес Коркунов, исподлобья наблюдая за Марсом, — но Центральное управление Амерана и Обернский Верховный совет исключительно заинтересованы в ее тщательной проверке.
Марс мрачно фыркнул.
— Удивительный интерес к университетскому преподавателю. Впрочем, без проблем. Как скоро нужна информация? — он поднял на Коркунова спокойный взгляд.
Тот смотрел на него с легким интересом — как смотрят на крысу, бегущую по лабиринту за кусочком сыра.
— Чем скорее, тем лучше.
— Принято.
Оказавшись в собственном кабинете, Марс пролистал дело. Вменяется пособничество силам Сопротивления и распространение заведомо ложной и нелегальной информации...
Догадываться было не о чем.
Коркунов или знал о том, что в последний раз ребята Баунти скрывались у него дома, или подозревал.
Но, скорее всего, знал.

Ссора, увы, была неизбежна.
Обычно они не заговаривали о политике, но, когда Марс вернулся домой и молча выложил папку с делом Баунти на стол, им обоим стало ясно, что от разговора никуда не деться.
— Беги из Города, — настаивал Марс. — Забирай всех, кого можешь, беги прочь отсюда и заляг на дно, не вылезай, пока все не затихнет!
— Не буду, — упрямо повторила Баунти в сотый раз. — Я должна закончить работу. У них нет доказательств того, что я причастна, одни подозрения, понимаешь?
Марс глухо зарычал и ударил по столу кулаком.
— Ты не понимаешь? — прорычал он. — Им не нужны доказательства. Им нужен козел отпущения, и им станешь ты, хочешь ты этого или нет!
Баунти резко повела головой, откидывая волосы назад, и язвительно поинтересовалась:
— А чего ты так переживаешь-то? По твоим словам, наши тюрьмы — это райское местечко, так и какая разница, если я сяду?
В стену полетела некстати попавшаяся под руку статуэтка, изображавшая мифологическую Справедливость. Весы, которые она держала, раскололись на тысячи кусочков; в тишине зашуршала система очистки комнаты, и крошечный робот заскользил по напольному покрытию, торопясь смести обломки.
Ярость внутри Марса кипела и мешала думать.
— Можешь и дальше считать, что мне все равно, что с тобой станет, — прошипел он, упираясь ладонями в столешницу и угрожающе смотря на скрестившую руки Баунти. — Но раз уж твои дружки решили, что организовывать нападение на премьера — это отличная идея, то кому-то предстоит за нее расплатиться. Если они не найдут тех, кто это сделал, то возьмут тебя — и, поверь, вытащат все, что им будет нужно!
Фразу он закончил практически на крике; Баунти сузила глаза.
— Ни я, ни ребята не имеем к этому отношения. Мы даже не знаем, кто за этим стоит, неужели не понимаешь? — процедила она сквозь зубы. — План принадлежит не нам.
— Я не могу вечно прикрывать вас, — Марс раздраженно потянулся к пачке с сигаретами. — Коркунов знает, что это я помог вам уйти. Знает, но ничего не делает — наблюдает, как я себя поведу. Он охотился на твоего Скиттлза добрых полгода, и, когда наконец нашел нужные доказательства, тот загадочным образом сбежал из города, а на следующий день на премьера было совершено нападение. Да, ты молодец, ты защищаешь право на Свободу, — последнее слово он презрительно выплюнул, — но мне-то что делать? Бежать в Тальтру? Нет, прости, но я не намерен больше рисковать своей жизнью и карьерой!
— Мне уйти? — голосом Баунти можно было вызвать ледниковый период. Марс чиркнул зажигалкой и затянулся, отмахнувшись от нее:
— Делай, что хочешь.
Она не ушла — наоборот, глубоко вздохнув, сбавила тон и попыталась уже мягче дозваться до Марса:
— Ты можешь злиться: на меня, на Сопротивление, на Коркунова, на себя. Но даже так ты понимаешь, что это было необходимо. Мы почти пробрались в Зону рекреации, и это покушение... Оно отвлекло службы от истинного направления нашей деятельности, что и требовалось. Нет, Марс, — Баунти подняла руки ладонями вверх, стоило Марсу открыть рот, чтобы возразить, — У нападающих не было задачи убить. Ни Роше Ферреро, ни кто-либо другой из этой семейки не погиб бы.
— То есть ты все-таки была в курсе? — Марс фыркнул. — Кто бы сомневался...
Баунти молчала. Мельком бросив на нее взгляд, Марс заметил, что она стоит, опустив голову. Лица не было видно.
— Почему именно Зона? — спросил он устало, когда тишина стала невыносимой.
Баунти ответила, не поднимая головы — голос звучал глухо:
— Она не то, чем кажется, я в этом уверена. Там далеко не только плантации, лаборатории и «комфортабельные» тюрьмы.
Отчаянное упрямство в ее голосе заставило Марса сжать кулак. Он сдержанно повторил:
— Тебе стоит на время уехать, — он ожесточенно затянулся. — А остальным — залечь на дно.
Он не смотрел на нее — просто услышал, как ее шаги стали быстро отдаляться, и вскоре входная дверь громко хлопнула, оставив Марса наедине с тяжелыми мыслями и гнетущей тишиной.

Одно из убежищ Сопротивления было вскрыто через несколько дней после исчезновения Баунти. Марс участвовал в захвате; прекрасно отдавая себе отчет в том, что находится под прицелом, он вынудил себя абстрагироваться и выполнял свою работу так, как умел.
Оперативная группа захватила штаб-квартиру в считанные минуты, и мятежники не успели сбежать; обыскивая крошечную комнатушку на предмет наличия информации — большая часть из которой была, разумеется, уничтожена тут же, едва мятежники поняли, что их накрыли — он услышал в свою сторону насмешливую реплику от одного из захваченных:
— Подумать только, и ведь она тебе доверяла.
— Все совершают ошибки, — ровно заметил Марс, разбирая разбросанные по полу обломки жестких дисков и обрезки бумаги. — Майор, возьмите это. Надеюсь, отдел экспертизы разберется с остатками материала.
— Мудак, — прошипел еще кто-то — судя по виду, совсем еще мальчишка, студент — и пребольно ударился носом о каменный пол, когда удерживающий его оперативник с резким «молчать!» ткнул его головой в землю.
Марс поморщился.
— Полегче с ними, рапортов потом не оберешься. Заткните им рты и везите к нам, там допросим.
Поднявшись с пола, Марс огляделся. Она была здесь, и совсем недавно — в воздухе еще витал слабый запах ее духов. Окно было едва заметно приоткрыто, и на старой ободранной раме Марс заметил несколько ярко-голубых нитей.
За сигаретами он потянулся скорее рефлекторно. Или, может, чтобы перебить запах — сказать было сложно. Кончик сигареты вспыхнул, и Марс прикрыл глаза, в последний раз вдыхая аромат тесной комнатушки.
Лучше бы она ушла.
Покидая комнату, он плотно притворил за собой дверь — просто на всякий случай.

Через неделю нашли ее саму — Баунти скрывалась в подвалах университета, который почитала своим вторым домом. И снова группой руководил Марс — не так легко было поймать Баунти на ее территории, известной ей, как свои пять пальцев.
В последний момент ей почти удалось завершить погоню на своих правах — заманив Марса на крышу, она балансировала на самом краю здания, глядя на него. Ветер трепал ее волосы, свободную блузку, а она смотрела на Марса немигающим взглядом, в котором не было страха — только ярость загнанного в угол зверя, откровенный вызов и — так глубоко, что заметить было почти невозможно — печаль..
Они не разговаривали — молча смотрели друг на друга.
Впрочем, он и так знал, что она скажет. «Привет хозяину, цепной песик!», «Каково быть предателем?».
Но она не говорила — смотрела. Держала равновесие на самом краю, и Марс невольно поразился, насколько же она красива — такая, яростная, несдержанная. Свободная.
Искренняя.
А потом, лукаво улыбнувшись напоследок, она залихватски отдала двумя пальцами честь — и сделала шаг назад, в пустоту.
— Ловите, — приказал Марс, закрыв глаза. Он не смотрел, но слышал крик раненой тигрицы, когда в полете ее оплела паутина сети, а летап поймал получившийся кокон.
Он не смотрел и потом — когда ее, отчаянно вырывающую, осыпающую оперативников проклятиями, провели мимо него в летап для конвоирования задержанных.
— Отличная работа, Форрест, — тем же вечером сказал ему Коркунов после возвращения в Управление. — Может, хочешь после такого сделать перерыв? Например, слетать в Тальтру?
Последнее слово было выделено.
Конечно, Коркунов все знал. Откуда — Марса не интересовало.
— Мы не в том положении, чтобы разбрасываться кадрами, — равнодушно уронил он, выдерживая взгляд Коркунова. Тот помолчал минутку, рассматривая Марса, а затем небрежно заметил:
— И то верно. Что касается арестованных — там досье. — Он махнул рукой в сторону полки с документами.
Марс проследил за его жестом.
— И?
— Проведи допрос, — Коркунов сцепил пальцы перед лицом, внимательно наблюдая за выражением лица Марса.
Сохранить спокойствие стоило титанических усилий.
— Всех? — ровно спросил он.
— Да, Форрест, — веско ответил ему Коркунов и указал взглядом на дверь.

Приказ допрашивать посредством сыворотки правды пришел сверху — поскольку дело было правительственным, шанса отказаться не было. Баунти больше не вырывалась — намертво прикованная к креслу для допросов, она волком смотрела на Марса, приближавшегося с гипошприцем в руках.
— Предатель, — глухо прошипела она, сузив глаза.
Рука Марса дрогнула, но всего на секунду; не произнеся ни слова, он вколол ей в шею содержимое шприца и сел напротив.
Сыворотка начала действовать.
Баунти отчаянно зажмурилась; на лбу ее проступил пот, из прокушенной губы потекла ярко-алая кровь.
Марс подавил в себе желание выхватить пистолет, напасть на охрану и позволить ей сбежать.
Вместо этого он перевел взгляд на часы — избегал ее измученного взгляда исподлобья.
Три минуты до того, как сыворотка подействует в полную силу.
Минуты ползли невыносимо медленно; каждую секунду Марс чувствовал кожей. Видел, как женщину перед ним, которую раньше он считал своей, медленно ломает введенное им вещество. Видел, как она сопротивляется, как борется за уступающую волю, как глаза стекленеют.
Он видел все это десятки раз, когда допрашивал преступников.
Но никогда не позволял себе задумываться, что будет, если на кресле окажется кто-то из дорогих ему людей.
Ровно через три минуты он начал допрос.

Все было кончено. После дачи показаний Баунти отправили на суд, и после него Марс не слышал о ней почти ничего.
Коркунов вскользь обронил, что ей дали пожизненное в тюрьмах Рекреации; похвалил за демонстрацию лояльности Правительству и дал несколько отгулов. Марса не оставляло ощущение, что последние слова, произнесенные начальником, были сказаны с откровенной издевкой.
Впрочем, ему было плевать.
По дороге домой он спустился на первый уровень, где между домов притаился магазинчик с нелегальным паленым алкоголем. Лучше он был тем, что отключал голову быстро, а в свете последующего похмелья все проблемы отходили на задний план.
Но перед тем, как напиться, Марс долго не мог избавиться от образа прикованной к креслу для допросов женщины с опущенной головой, безэмоциональным голосом выкладывающей ему все секреты Сопротивления.
Его женщины.


§6 Идол


Тальтра, два месяца до текущих событий
— Проснулся! Эй, девчонки, ваша спящая краса глаза открыла! — возвестил Сникерс.
Твикс оказались у кровати, на которой опутанный капельницами и датчиками Скиттлз проспал последние несколько дней, и встревоженно нависли над ним. Тот щурился на ярком свету; вежливо отодвинув близнецов, Орбит проверил реакции и общие показатели.
— Смотри, живой, — Младшая задорно толкнула Старшую под бок; они обе рассмеялись — не столько от шутки, которая была откровенно посредственной, сколько от облегчения. — Эй, Скит, ты как?
— Как будто полмили носом пропахал, — пробормотал Скиттлз и попытался сесть. Орбит мягко уложил его обратно на кровать и посоветовал:
— Полежи пока. Не спешим никуда.
Старшая исчезла; вернулась она с бутылкой прохладной воды, и, судя по виду Скиттлза, обзавелась должником на всю оставшуюся жизнь. Пил он жадно, большими глотками; Старшая поймала себя на том, что ей не по себе видеть, что обычно разноцветный и жизнерадостный Скиттлз стал абсолютно седым, исхудал и ослаб.
Смотреть на него было больно.
Видимо, он прочитал что-то такое в ее глазах и поэтому спросил:
— Что со мной было?
Орбит вздохнул и стянул перчатки.
— Не было, а есть, — мрачно сообщил он. — Если совсем вкратце, то денатурация третичной структуры глобулярных белков.
Твикс переглянулись. Сникерс и Скиттлз обменялись долгими выразительными взглядами.
— А можно попроще? — неловко попросила Старшая.
Орбит вздохнул, но послушно принялся объяснять:
— Скиттлз, в твой организм — либо при тестировании красителей, что вряд ли, либо при вакцинировании от вируса Эйделла — попало некое вещество, которое, грубо говоря, вызвало разрушение дисульфидных взаимодействий в белках.Это постепенный процесс, но в твоем случае он пошел быстрее — непроверенные красители и наркотики слишком расшатали состояние твоего организма. Как результат — тебя вырубило, и мне стоило большого труда затормозить процесс, чтобы ты не умер хотя бы в ближайшие дня три.
— Я так ничего и не понял. — мрачно сказал Сникерс. Младшая показала ему язык:
— А тебе и не надо.
— Спасибо, док, — Скиттлз попытался встать; вовремя подставивший руку Сникерс помог ему и подхватил, позволяя опереться на свое плечо. — С меня одна жизнь, — отшутился он. — Сестренки, как насчет воскрешающих объятий?

Улыбка у него вышла слабой, но теплой — и уже через секунду две пары рук осторожно обняли его за шею. Впрочем, Старшая все равно негромко пробормотала:
— Про наркотики объяснишь еще и свое получишь. Когда поправишься.
— С тебя причитается, льенна, — ухмыльнулся Скиттлз ей в ответ и попробовал вытянуть шею, чтобы выглянуть в окно. Пейзаж был ему не знаком — во всяком случае, ему не приходилось наблюдать его своими глазами, но...
Невысокий по современным меркам город стоял, казалось, на толще морской воды. Вверх, в воздух рвались многочисленные фонтаны, а непривычно яркое и чистое южное солнце, казалось, светило отовсюду и отражалось от удивительной красоты зданий.
Город, казалось, парит в ансамбле воды, камня и воздуха.
— Тальтра? — Скиттлз непонимающе посмотрел на друзей. — Нас накрыли, да? Пришлось убегать? А где Баунти?
— Она выбрала остаться с Марсом, — сказала тихо Старшая и отвела глаза — почему-то от взгляда Скиттлза ей захотелось провалиться под землю. — Это ее выбор, и мы не смогли на него повлиять. Сказала, у нее еще работа, и она не может ее бросить.
Скиттлз схватился за голову свободной рукой.
— Сумасшедшая, — простонал он.
Ребята переглянулись и закивали.
— И на связь, конечно, не выходила...
— Ни разу, — ответила Младшая.
Скиттлз прикусил губу и бросил на нее тревожный взгляд — видимо, забеспокоился; Старшая поймала себя на мысли, что, наверное, ему лучше сесть, но то, насколько судорожно он цеплялся за Сникерса, демонстрировало, что слабым он себя больше показывать не хочет. Оставалось надеяться, что причина была не в их присутствии — не хватало еще, чтобы после стольких лет дружбы Скиттлз стеснялся своей слабости при них с сестрой.
— Так, — уже более уверенно произнес он. — Вам нужно связаться с местным Сопротивлением. Или вы уже?
Орбит, стоявший в стороне, обвел рукой помещение.
— Уже, — сообщил он. — Нам дали эту квартиру на то время, что мы выясняем, что с тобой и тем чипом.
Скиттлз нахмурился.
— Ты хочешь сказать, что вы все-таки нашли чип?
— Да, и Натс до сих пор с ним ковыряется, — влез Сникерс и перехватил Скиттлза поудобнее. — Вот только часа два назад поспать прилег впервые за сутки. Говорит, там такая информация, что за нее могут вообще... стереть. Человека.
— Ладно, понял, потом сам у Натса спрошу, раз уж вы и его сюда притащили, — решительно сказал Скиттлз. — С Кит Катом встречались? Он вам рассказывал про Пикника?
Старшая недоверчиво подняла бровь.
— Подожди, — она прикусила губу, глядя на Скиттлза. — Ты имеешь в виду Пикника, который...
— Да, да, — нетерпеливо ответил тот. — Вы никогда не задумывались, откуда у меня редкие записи? Да, не спорю, я вскрывал старые Сети, но основная часть того, что я доставал — отсюда.
— Мы уже знаем, что ты из Сопротивления, — подала голос Младшая. — Баунти рассказала, что гонки были организованы не только для развлечения. Кстати, я тебе за это еще шею намылю, — грозно сказала она. — Мы думали, это было нашей совместной идеей для веселья, а вы, оказывается, так набирали членов в свои ряды!
Сникерс поднял ладонь в защитном жесте.
— Тише, сестренка, — взмолился он. — Слушай, я все понимаю, правда, но без ее приказа я не мог ничего сказать!
— А жаль.
Старшая повернулась — в дверях стоял разбуженный и очень хмурый Натс. Сонно потирая глаза, он направился к компании; когда он поравнялся со Сникерсом, тот свободной рукой хлопнул его по плечу.
Натс же в упор посмотрел на Скиттлза.
— Ты столько раз говорил, что мы — одна команда, — негромко начал он. — Объясни тогда, почему столько тайн? Почему вы с Баунти держали нас за идиотов, кормили сказками про поездки в Тальтру по обмену студентами, а когда все совершенно случайно всплыло — не дали нам возможности отступить? Теперь мы все здесь, торчим не пойми где, раскрываем правительственные заговоры и государственные тайны в попытках спасти твою жизнь, а вы даже не позволили подумать, насколько глубоко мы хотим падать вслед за вами!
Скиттлз отвел глаза. Старшая видела, что ему непросто взглянуть на Натса — обычно спокойного и уравновешенного, но сейчас, казалось, готового голыми руками придушить любого, кто скажет ему хоть слово поперек. Поэтому ее не удивило, когда Скиттлз — слабо стоящий на ногах, поседевший в считанные дни и до сих пор бледный, как смерть — тихо обронил, не поднимая глаз:
— Прости. Мы... Мы думали, так будет безопаснее. Для вас.
Натс открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но к нему подошел Орбит и что-то еле слышно произнес. Что бы это ни было, Натс коротко кивнул и вздохнул, заставляя себя переключиться на иную тему.
— Мы с Орбитом разобрались в механизме действия тех чипов. — Убедившись, что все его слушают, он продолжил: — Думаю, про контроль за местоположением носителя чипа упоминать не стоит. А вот на что стоит обратить внимание, так это на то, что при получении определенных нейросигналов чип реагирует, генерируя ответный раздражитель — именно он является причиной легкого покалывания во всем теле при попытке солгать, например. Если рассматривать в целом, то он как бы встраивается в организм и регулирует реакции нервной системы в определенных ситуациях, вызывая, к примеру, искусственный стыд при мысли о нарушении закона или мыслях о неподчинении режиму.
Скиттлз качнул головой.
— Примерно так мы себе это и представляли, — мрачно произнес он. — Не располагали доказательствами, но то, что ты все-таки выловил эту штуку, доказывает, что они просчитались... Представляешь, какой может разразиться скандал, если мы обнародуем эту информацию?
Старшая покачала головой.
— Послушай, Скит, — она подошла к нему, беря за ладонь и крепко сжимая. — Сначала надо поставить тебя на ноги. Ты еле живой, — умоляюще взглянув на него, Старшая глубоко вздохнула и продолжила: — Мы никуда не пойдем, пока ты не поправишься.
Скиттлз благодарно взглянул ей в глаза — и она нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

— Ну, и с кем ты предлагаешь делиться этой ценной информацией? — поинтересовался Натс, когда они всей разношерстной толпой направились в больницу. Зачем, Скиттлз не объяснил — наскоро подкрасив голову (седой цвет волос его по какой-то причине пугал), он поволок всю компанию за собой, сказав, что им есть, на что взглянуть.

— Я еще не уверен, — покачал Скиттлз головой. — Пока что основная цель — это наиболее лояльные к Сопротивлению члены Правительства Тальтры или Сенерии. Но проблема в том, что на нас — я видел новости — повесили организацию нападения на Ферреро, и я не уверен, что нам кто-то поверит.
Младшая, идущая со Скиттлзом под руку — под ее шагами по прозрачному стеклу, закрывающему океан, врассыпную бросались крошечные золотистые рыбки — тяжело вздохнула.
— И их не смущает, что из Амерана неудобно почти что вплотную стрелять в шишку, живущую в Оберне?
— Не думаю, если честно. Мы очень надеялись на Сенерийское правительство, но, судя по всему, кто-то пытается нас дискредитировать. За последнюю неделю там прогремели три взрыва, и я абсолютно уверен, что наше отделение в Сенерии не имеет к этому отношения.
— Откуда такая уверенность? — подал голос недоверчивый Натс, шагавший позади. — Ты провалялся без сознания дня четыре и можешь быть не в курсе новых приказов.
— Не наши методы, — бросил через плечо Скиттлз, которому, похоже, уже начинало надоедать, что Натс подозревает его во всех смертных грехах. — Ты веришь мне или нет?
— Еще не решил.
Старшая замахала руками.
— Стоп, стоп, мальчики! — Она кинула взгляд на сестру, ища поддержки. — Мы все в одной лодке, давайте лишний раз не провоцировать конфликты?
— В одной лодке из-за него, — видимо, Натс успокаиваться не собирался. Младшая резко обернулась и, похоже, одарила его очень выразительным взглядом; по крайней мере, он тут же притих и только мрачно обронил напоследок: — И, похоже, идем ко дну.
— Братан, успокойся, — урезонил его Сникерс. — Ссорой ничего не исправишь. Нам бы придумать, как теперь в живых остаться — если Амеран узнает, что мы тут, они же наверняка попросят нашей выдачи, так?
Старшая кивнула.
— Орбит вытащил чипы, так что будет полегче, — сказала она. — Натс зашифровал сигналы с коммуникаторов... Думаю, у нас есть немного времени в запасе, но сколько точно — не знаю. Скит? — она с надеждой взглянула на него.
Скиттлз ответил не сразу. Взгляд его блуждал по впечатляющей тальтрийской архитектуре, к которой, Старшая помнила, он всегда питал слабость. И лишь спустя минуту он ответил — скорее в пространство, чем ей:
— Неделя, если будем вести себя неосторожно. Если будем бдительны и аккуратны — может, протянем две.
Оставшийся до больницы путь они негромко обсуждали всевозможные меры предосторожности для того, чтоб как можно дольше оставаться незамеченными; путем долгих споров было принято решение отказаться от вызывающего амеранского имиджа. Однако все изменилось, когда в больнице ребята увидели через стекло дверного окошка палаты человека, лежащего на больничной койке.
Старшая почувствовала, как внутри нее закипает гнев; рядом, вцепившись в ее руку, дрожала от негодования Младшая. Сникерс отвел глаза и закусил губу, сжал отчаянно кулак; даже Натс не нашелся с ответом, пока Скиттлз спокойным и ровным голосом объяснял, что случилось три года назад.
— Официальная версия — несчастный случай на трассе, авария, но что произошло на самом деле, сказать сложно. Сопротивление подозревает, что не все так просто, как кажется на первый взгляд. Натс, можешь взломать сервер больницы и слить его карту?
Натс кивнул.
— Пикник Кэдбери, — продолжил Скиттлз. — Орбит, просмотри, пожалуйста, как сможешь. Врачи считают, что мозг необратимо поврежден, и что их ресурсов не хватит, чтобы вывести его из комы.
— Почему кома? — севшим голосом спросила Младшая. Старшая кинула на нее быстрый взгляд — та отчаянно грызла губы, то сжимала, то разжимала пальцы и старалась смотреть вверх, не моргая.
— Его семья имеет определенное влияние в Тальтре, — устало прислонившись к стене, Скиттлз вздохнул. — Убедили не делать эвтаназию, пытаются найти способ лечения. Но долго его, боюсь, так не продержат — раньше мы оставляли его здесь, считая, что так будет безопаснее, но теперь риски возросли. Он — идол для Сопротивления; убери его — и они будут сломлены.
Неловко погладив дрожащую Младшую по голове, Скиттлз пробежал глазами по коридору. Как ни странно, медперсонала нигде не было видно; многозначительно кивнув Орбиту и Натсу, он отвел близнецов подальше от кабинета.
— Что изменилось? — вдруг подал голос Сникерс. — Ты сказал, его держали в коме, но почему ты считаешь, что теперь выберут эвтаназию?
Скиттлз покачал головой.
— Потому что одного из наших агентов, человека из очень влиятельной семьи, устранили, не раздумывая. И теперь, боюсь, его, — он кивнул на опутанного трубками и датчиками Пикника, — надо как-то спасать.

— Хочу гонки на бордах! — возмутился Сникерс, подскакивая с дивана и поднимая над головой брелок управления инфоэкраном. Младшая запрыгала вокруг него, пытаясь отобрать брелок, но Сникерс был выше, а потому успешно уворачивался — до тех пор, пока Младшая не попыталась его защекотать.
— Гонки на бордах можно и с коммуникатора глянуть, — флегматично возразила с дивана Старшая. — Я вообще голосую за какую-нибудь комедию, но, боюсь, наш больной порвет вас на лоскутки, если вы не оставите ему документалку.
— Ай! Твикс, отвяжись, это нечестно! — Изо всех сил выкручиваясь из не слишком сильного, но цепкого захвата Младшей, Сникерс покрепче зажал брелок в кулаке. — Гонки!
— Мультики хочу!
— Гонки!
— Мультики!
Старшая закрыла лицо книгой и откинулась на спинку дивана, пытаясь абстрагироваться от не в меру шумной компании. Это могло продолжаться часами, но решающую точку в споре поставил объявившийся в дверях Натс.
Рывком потянув руку Сникерса на себя, он нажал ему на запястье и без лишних усилий отобрал брелок, переключая инфоэкран на канал новостей.
— Вам стоит послушать, — обронил он, игнорируя обиженные вопли Сникерса.
На инфоэкране была Баунти — закованная в наручники, она вышла из летапа и с гордо выпрямленной спиной зашагала к зданию УП; на фоне — метрах в десяти от нее — виднелся Марс.
— «Арестована террористка, ответственная за организацию покушения на министра Обернского правительства Роше Ферреро. Известная как Баунти, она долгое время работала под прикрытием преподавателя высшей математики в одном из университетов Амерана, где вела подрывную деятельность, внушая студентам анархические идеи и организуя подпольные гонки, жертвами которых пали десятки амеранцев. На данный момент следствие подозревает ее в подрывной деятельности, использовании поддельных документов, а также организацию Сенерийских терактов.
Напоминаем: за неделю до этого был предотвращен теракт на одном из ключевых узлов связи Сенерии».

— Вот мудак, сдал-таки! — отчаянно выругался Сникерс, пиная стену. — Знал, знал, что нельзя ему верить!
Старшая прижала руки ко рту, сдерживая испуганный возглас. Рядом с ней Скиттлз уткнулся лицом в одеяло, под которым тщетно пытался согреться, а Младшая так отчаянно вцепилась в свои плечи, что кожа под пальцами побелела.
— Она нас не сдаст, — глухо пробормотала она. — Мы ее вытащим, нужно только придумать, как...
— Младшая, — голос Скиттлза сквозь одеяло звучал сдавленно.
— Мы должны что-то сделать! — Младшая метнулась к коммуникатору; Старшая перехватила ее и прижала голову к своему плечу, обнимая. Она чувствовала, как сестра дрожит, как тонкая майка мокнет от ее слез — и молча гладила по голове.
— Младшая, извини, — Скиттлз отнял голову от одеяла; казалось, лицо его посерело в тон седым волосам. — Но сейчас нам надо спасать себя.

Они просидели до поздней ночи; споры не утихали ни на минуту. Младшая предлагала бросить все и штурмовать Зону Рекреации, и Сникерс, который вообще не думал наперед дальше, чем на пять минут, был с ней согласен. Натс и Скиттлз настаивали на том, что нужно подумать о собственной сохранности — найти безопасное место, исследовать вирус Эйделла, носителем которого был Скиттлз, продать информацию — возможно, что как раз в обмен на жизнь Баунти. Орбит и Старшая по большей части молчали.
Уснули тоже не сразу; сестры еще долго лежали, еле слышным шепотом переговариваясь между собой. Но под утро, наконец, Старшая забылась чутким сном; разбудил ее отчаянный трезвон коммуникатора Младшей.
— Проснись, — тихо попросила она. — Что там?
Младшая — видимо, тоже едва уснувшая — замотала головой.
— Сообщение. Подождет.
— Проверь?
— Не хочу. Спать.
— Это может быть важно — мы заблокировали почти все входящие номера.
— Моя девушка Спать тоже важна, — заворчала Младшая. — Как и ее верная подруга Подушка.
— Проверь. Пожалуйста.
Младшая завозилась и приподнялась на локтях, касаясь браслета. Ожил голоэкран, и Младшая прищурилась от его яркого сияния, пытаясь сквозь мерцание разобрать текст.
И изумленно замерла.
— Ну? — Старшая села на кровати, встревоженно глядя на сестру.
Та перевела на нее испуганный взгляд и тихо произнесла:
— Это... Это от Баунти.


§6,5 Цирк Огненной Колесницы


— Цирк, цирк! — радостно скачет Бэнши вокруг Гудвина. — Мальчики, вы обещали мне цирк!
Часовой за их спинами о чем-то тихо переговаривается с Принцем. Тот всегда теперь держится с ними; едва увидит компанию Стражей, сиять начинает почище монетки из Ниассе. Его не пугает ни нестабильность тех путей, которыми путешествуют Стражи, ни чудовищные штормы на Границе и в Переливах — неупорядоченной пустыне чистого хаоса. А штормы случаются все чаще, и местные обитатели все реже решаются выходить за стены городов.
— Ох, ладно, — сдается Гудвин. — Ребята, вы с нами?
Часовой пожимает плечами.
— Я ей обещал, придется идти. Принц тоже пойдет, — усмехается он, когда тот поднимает руку, чтобы возразить. — Даже не пытайся, малыш. Она уже придумала, как тебя уломать.
— Считай, сестренка Бэнши устраивает тебе выходной! — звонко хохочет Бэнши, подлетает и за руку тянет растерянного и всклокоченного Принца за собой. Часовой только закрывает повязку рукой и головой качает:
— Вообще на поворотах не тормозит...
Гудвин провожает ее удивленным взглядом.
— Мне кажется, — спрашивает он, — или она сегодня раза в три более буйная, чем обычно?
— Она всегда такая, уж я-то знаю, — фыркает Часовой.
Впереди них Принц трясет шариком с розой, и с неба начинает падать снег. Такой бывает только в сказках — пушистый и мягкий; его достаточно, чтобы за пару минут покрыть клочок переменчивого пространства невесомой белой периной. Бэнши с Принцем принимаются с хохотом носиться друг за другом и кидаться снежками. Пару раз попадает и Гудвину; он не участвует в потасовке, предпочитая посмеиваться издалека. Часовой со скучающим видом уворачивается от всех снарядов.
— Я все равно вас вижу и знаю, когда вы кинете, — фыркает он, поигрывая песочными часами в пальцах.
Бэнши показывает ему язык.
— Ну и зануда!
За стенами Ниассе, города-сокровищницы, раскинут шатер. Обычный, недорогой — такие чаще встречаются на ярмарках да у странствующих учителей. Но людей вокруг него толпится столько, как будто там показывают уливительнейшее из всех див; Бэнши аж подпрыгивает от нетерпения, когда Гудвин вкладывает ей в руку золотистый билет.
«Цирк Огненной Колесницы представляет: легенда о зеркальных осколках — удивительное музыкальное сказание!» — эти буквы пламенем горят на вывеске, прикрепленной к стенке шатра, и они же загадочно мерцают на золотистой бумаге, отражаясь в малиновых глазах Бэнши.
Принц за его спиной зачитывает название представления Часовому; тот, жмурясь под повязкой, неуверенно берет билет, словно не может решить, стоит ли ему здесь находиться.
— Да брось сомневаться, — оборачивается к нему Гудвин, на плечи которого тут же забирается Бэнши. — До ближайшей бури у Трисова три удара ратуши, успеем еще. Срежем путь через Переливы, и готово.
Часовой колеблется, но в итоге кивает.
— Идем, — решительно говорит он и шагает вперед, протягивая билет контролеру. Его примеру следуют Гудвин (и Бэнши с его плеч) и Принц.
Занавес перед ними открывается, и они вступают в уютный сумрак шатра. Занимают места в первом ряду и, негромко переговариваясь, замирают в ожидании представления. Бэнши с любопытством листает программку, в которой двигаются картинки, и то и дело дергает Принца, показывая ему что-нибудь необычное.
Постепенно шатер затихает. И, когда глаза и уши привыкают к сумраку и тишине, шатер взрывается — цветом, яркими звуками, и Гудвин неожиданно обнаруживает себя под небом, полным чужих звезд.
Нет больше шатра — только купол неба; под трибунами бесконечные столбы уходят сквозь облака к земле, а между ареной цирка и ограждением простирается целая пропасть.
Дивная музыка льется, кажется, с самих звезд; подняв голову, изумленный Гудвин видит яркую колесницу, мчащуюся на крыльях к платформе арены. Рядом восхищенно ахает, прижав ладони ко рту, Бэнши; Часовой нетерпеливо ерзает, но крутит головой, пытаясь поймать верный поток времени.
Воздух вдруг наполняет нежная мелодия; некто, скрытый тенями, скользит пальцами по струнам какого-то удивительного инструмента. Звук его чем-то напоминает то ли лиру, а то ли виолончель; вскоре к нему присоединяется тихий рокот барабанов и тревожный голос скрипки, перекликающейся с пастушьей свирелью.

По краям платформы неожиданно вспыхивают факелы и выхватывают из темноты фигуру застывшего по центру человека. Вокруг него причудливыми спиралями и зигзагами вьются песчаные струйки самых разных оттенков и цветов; приподняв цилиндр в качестве приветствия, он, жестом приказав незримым музыкантам сбавить громкость, торжественно и зычно объявляет:
— Дамы и господа! Добро пожаловать в Цирк Огненной Колесницы!
Когда первая волна аплодисментов затихает, он продолжает, совершая круг по арене — словно стремится заглянуть в глаза каждому из зрителей:
— Мое имя — Оле Песочный, и я — ваш ведущий на этот вечер!
Снова — шквал аплодисментов; цветные фейерверки взрываются в звездном небе, но Оле не останавливается — продолжает:
— Этой необыкновенной ночью, друзья мои, под стены города-сокровища, города-сокровищницы Ниассе, в ваши теплые объятия прибыла с новым представлением труппа Фаэтона!
На этом имени трибуны взрываются — многие, похоже, приходят на представление не в первый раз, и публика ликует при имени своего любимца. Оле прекрасно это понимает — и Гудвин замечает, как лукавая улыбка скользит по губам конферансье.
Зал затихает. Оле кланяется — и, дождавшись полной тишины, негромким голосом сказочника начинает рассказ. Говоря, он постепенно отходит куда-то в тень, за границы видимости зрителей:
— Давным-давно, в далеком-далеком королевстве, жила-была прекрасная королева...
Последнее, что понимает Гудвин — что пространство меняется. Потом он не осознает уже ничего — только жадно впитывает происходящее на арене.
Нет, не на арене, а здесь и сейчас.
Музыка руководит этим цирком; вскоре Оле затихает, и на смену ему вступает новый — негромкий, но уверенный голос рассказчика самых редких и великолепных легенд.

Прекрасная королева, Озерная дева, скользит по глади бездонного черного озера. На его берегах, границах ее собственного королевства, встречает она сына злобного короля из соседней страны; лишь однажды увидев ее, без памяти он влюбляется, но она никак не поддается его ухаживаниям.
Тысячи подвигов совершает он во имя своей страсти; зная, что король будет в ярости, он славит ее имя, преподносит ей дары, моля о милости. Но королева отвергает его чувства, вновь и вновь возвращает дары назад, и холод скользит в ее взгляде и жестах — и такой же холод сковывает ее царство.
Но вот он отрекается от престола и от отца ради нее, Королева, впечатленная, его жертвой, сменяет гнев на милость и впускает его в свой подводный прекрасный город, где ему рады. Много чудес открывает она возлюбленному в своем царстве, но ему не нужны они, не нужны богатства и власть.
Ему нужна лишь она.
Они живут счастливо, пока не прилетает скорбная весть: при смерти отец принца. Долго не может принц решиться, терзают его дурные предчувствия, но все же прощается, оставляя ее с тяжестью на душе.
Королева вручает ему дар — крошечное зеркальце. Дает с наказом — он сможет говорить с ней, если посмотрится в зеркальце; но, если что с ней случится, зеркало треснет, и не должен он тогда никогда больше в него смотреть.
Но в замке вероломный король подсыпает сыну дурман в его напиток и расспрашивает его о Королеве. Пленяют его тайны, сокрытые в Озерном городе; и он, усыпив сына, насылает на озеро хищных драконов. Опаляющие небо и землю, испаряющие воду, мчатся они над черной гладью, будоража ее. Следом за ними — всадники на крылатых конях, что превращаются в хищных птиц и по небу скользят в поиске добычи.
Прыткий огненный заяц резво скачет из-под объятого пламенем куста и уносится прочь, пока не успели когти хищных птиц схватить его и растерзать.
Ловят птицы Деву, вышедшую защитить свою вотчину; ловят и терзают, разрывают душу и тело на куски, пронзают сердце — и рушится ее царство, когда обрывается ее жизнь.
Трескается зеркало, оставленное принцем; не верит он наказу королевы; вновь и вновь, убитый горем, испуганный заревом у озера, зовет он свою королеву через разбитую зеркальную гладь — нет ответа. Осколок из зеркала попадает ему в глаз, когда принц склоняется над зеркалом, безутешно рыдая, и опускается до сердца и остается там, вызывая жгучую боль — и вот принц убивает собственного отца, лишившего его счастья.
Кружатся светлячки над пылающим озером. Их танец полон скорби — плач по прекрасной Деве Озера, которая больше не станцует на водной глади в свете луны.
Покрытая кровью корона катится по ступенькам оскверненного престола. Диадема Королевы навеки погружается вниз — в бездны мертвой черной воды, зачумленной вероломством.

Гудвин моргает, когда снова вспыхивает свет. Представление окончено, и артисты выходят на поклон; среди них Гудвин видит двух похожих, как две капли воды, девушек, но одна их них пламенно-рыжая, а другая — седая.
Он кидает взгляд на Часового.
— Еще не пробудились. — шепчет тот в ответ на незаданный вопрос, и Гудвин кивает. Видит Фаэтона — сказитель стоит прямо и спокойно, и его короткие светлые волосы кажутся горящими в свете факелов. Но больше удивляет его другое — то, что Фаэтон неотрывно смотрит на него.
— Вот это представление, вот это красота! — щебечет радостно Бэнши и спрыгивает со скамейки, на которую забралась с ногами. — Ты видел, как они колдуют? Да одна ошибка — и с этим драконом сгорело бы пол-Ниассе!
Они выходят из цирка, оживленно переговариваясь; сходятся на мнении, что те похожие девушки и есть маги, ответственные за драконов.
— Они были настоящие, — отстраненно говорит Принц, качая шарик с розой в руке. — Драконы — огненные. Огонь — настоящий. Клоун, который играл короля — настоящий. Акробаты настоящие. А все остальное — мираж. Вот как там, — он машет рукой в сторону Переливов, начинающихся в сотне ярдов от дороги. — Только не всматривайтесь слишком пристально.
— Это почему? — Гудвину и правда любопытно; поверх очков он внимательно изучает проплывающие мимо зыбкие образы и миражи.
— Не надо задерживать на них взгляд, — рассеянно замечает Принц. — Они затянут.
Но Гудвин не отводит глаз. Он все еще захвачен представлением; перед его внутренним взглядом сам собой встает огромный настоящий цирк, сложенный из камня. За ним — изумрудный сад; перед входом в цирк уютные вагончики и аттракционы, на которых кружатся жители...
Напевающая что-то за его спиной Бэнши притихает.
Часовой еле слышно бормочет себе под нос, и в его голосе слышен ужас:
— Почему сейчас, почему так быстро?.. Рано, рано, слишком рано...
Он хватается за виски и трясет головой; Гудвин приходит в себя только тогда, когда Принц касается его локтя.
Поморгав, он видит перед собой бледно-желтую кирпичную дорожку, а за ней — гигантский цирк.

Над лицами труппы Фаэтона Бэнши потешается долго и со вкусом — недоверчивые гримасы застывают на всех лицах до единого, когда Гудвин с ней за компанию объявляется на пороге шатра и тактично просит совершить с ним прогулку — дескать, хочет преподнести подарок за чудесное выступление.
Первой находится — пусть и не сразу — рыжая девушка по имени Агни:
— Это все нам?! — Огонь на ее волосах от избытка эмоций вздымается и пляшет язычками.
Гудвин широко разводит руками и улыбается, окидывая труппу поверх изумрудных очков:
— Да, если вы примете, — Он весело усмехается, и на его шее тут же виснут Агни и ее сестра — Зефир.
Фаэтон и Оле только пожимают плечами в недоумении и отправляются исследовать цирк. Возвращаются счастливые, как дети:
— Тут есть все, что нам нужно! — захлебываясь, рассказывает Оле. — Инвентарь, свет, да даже кровати хорошие!
Фаэтон фыркает и толкает его кулаком в плечо.
— Устал, поди, на тонких матрасах спать, а, старина?
— Кто уже спать устал, так это ты, наверное, — Оле потирает плечо, но улыбается все так же безмятежно и счастливо. — Да что я тут говорю... Локи, а ну прекрати изображать мишень для стрельбы!
— А я что? А я ничего, — торопливо заявляет всклокоченный рыжеватый паренек и пулей вылетает из тира. Гудвин неожиданно замечает, что Бэнши смотрит на него почти что с нежностью.
— Кто он? — интересуется он, мягко освобождаясь из рук импульсивных близняшек.
Агни неопределенно взмахивает рукой.
— Это Локи, он наш клоун, — небрежно роняет она.
— Ага. Не по профессии, а по призванию, — тихо комментирует Зефир, и Агни заливается хохотом.
— Я бы сказал, по жизни, — а это уже Фаэтон. Где-то на фоне раздается грохот, и все трое оборачиваются с громким и дружным: «Локи!!!»
— А я что? Я просто мимо проходил! — обиженно голосит откуда-то из-за вагончиков тот.
Бэнши танцующей походкой направляется к нему, и Гудвин мельком ловит ее взгляд — нежный и какой-то... тоскующий?
Задаться этим вопросом он не успевает. Рядом появляется Часовой, и Гудвин понимает — нужно уходить.
Бури не ждут.

Цирк Огненной Колесницы развивается с безумной скоростью. Труппа растет; из Лиарена объявляется механомаг по имени Динамит, а с ним — собранный им вручную голем по имени Марвин, его единственный друг. Динамит, в сущности, оказывается парнем неплохим, но шумным; вскоре они умудряются найти общий язык с Локи (которого, как выяснилось, зовут Арлекино, но выговаривать длинное имя в попытках пристыдить неугомонного клоуна членам труппы давно надоело), а Марвин, на поверку оказавшийся всезнайкой в прямом смысле слова, почти все время таскается за ними в попытках урезонить.
А потом, когда Оле объявляет, что больше не потянет совмещение обязанностей ведущего с созданием иллюзий и сценариев, Бэнши приводит с собой Франки — очаровательного парня с болтами в голове и таким количеством постоперационных шрамов на лице и теле, что он кажется сшитым из лоскутков. Но язык его так хорошо подвешен, а разноцветные глаза так лукаво щурятся, что члены труппы, недолго думая, одобряют его кандидатуру единогласно.
Репертуар растет не по дням, а по часам; Гудвин теперь часто проводит время с труппой, иногда в меру сил стараясь им помогать, а после выступлений нередко сидит с ними в Изумрудном саду за Цирком. Он же приносит услышанные на просторах Эрнора легенды, сказки и мифы, обеспечивая ребятам простор для новых идей; так появляются на свет новые представления.
Но не история о храброй тигрице, что стала Хранителем дорог, пользуется наибольшей любовью зрителей, и не сказка о девушке-соколе. Долгое время Оле в секрете пишет удивительный сценарий, и, когда приносит на обсуждение, труппа качает головой: сложно в исполнении... Они тратят многие удары часов на подготовку, пробуют множество новых рискованных фокусов — особенно усердствуют близнецы со своими огненно-воздушными чудесами — но, когда Сказка об Ифрите отыграна в первый раз, все они солидарны в одном.
Оно того стоило.
Билеты расхватываются в мгновение ока; страшная сказка о добром волшебнике, который любил исполнять чужие желания, но, когда его сердце было разбито, превратился в коварного Джинна-ифрита, извращающего чужие надежды и заставляющего обманщиков плутать в их же снах, быстро пленяет умы зрителей.
Бэнши, Гудвин, Принц и Часовой снова в первом ряду на премьере; и, когда представление заканчивается, Гудвин видит, что лицо Часового темнеет от горя.
— Что-то не так? — тревожно интересуется Гудвин, но слышит в ответ лишь короткое:
— Нет. Все так, как и должно быть.


§7 Мы не говорим о политике


Оберн, два с половиной месяца до текущих событий
Дежурства в больнице продолжались до тех самых пор, пока Роше не пришел в себя. Пускай Киндер, Мандерли и Рафаэлло больше не сидели в больнице посменно, они часто пересекались, когда заходили проведать кузена.
Сбежавший с занятий Мандерли поджидал Рафаэлло рядом с палатой. Едва завидев его, он подскочил с места и, не давая брату войти, потащил его за угол, где, возбужденно подпрыгивая на месте, спросил в лоб:
— Ты слышал уже?
— Слышал что? — Рафаэлло непонимающе моргнул. Просмотреть сводки новостей перед выходом не было времени; он хотел успеть проведать Роше перед сдачей проекта, на которую спешил.
Мандерли тревожно оглянулся и, сбавив голос, ликующе заявил:
— Вроде как поймали организаторов покушения!
— Не совсем.
Голос Ронднуара раздался за их спинами настолько неожиданно, что оба подпрыгнули.
Увидев их недоумение, Ронднуар прикрыл глаза и ровно продолжил:
— Амеранское Управление сейчас допрашивает одну из важных фигур Сопротивления. Через нее есть шанс выйти на организаторов и, насколько я знаю правительство Амерана и их цепных псов, девчонку дожмут. Во всяком случае, — в его голосе зазвенела сталь, — я не ожидаю от них меньшего.
Рафаэлло поймал удивленный взгляд Мандерли, но спрашивать ничего не стал. Вместо этого он кивнул и вежливо произнес:
— Спасибо, Ронднуар. Если возможно, сообщай мне, как продвигается расследование.
Ронднуар одарил его холодным взглядом, но кивнул.
Мандерли, который рядом с ним чувствовал себя неуютно, заторопился, махнул рукой напоследок и, попрощавшись, умчался на занятия. Рафаэлло же, вежливо кивнув Ронднуару, направился в палату — и там просидел с Роше около получаса, развлекая его разговорами и неполитическими новостями.
Когда Роше сказал, что хотел бы отдохнуть, Рафаэлло пожелал ему скорейшего выздоровления и покинул палату. У него было еще одно дело; поймав в коридоре Дирола, обходившего палаты, он попросил:

— Будет ли у вас возможность поговорить? Это касается Тика, — поспешно добавил он, понизив голос.
Дирол поправил очки на переносице — просматривал расписание, судя по мелькнувшим полупрозрачным цифрам на стеклах.
— Да, — через некоторое время сказал он. — Через полчаса у меня окно. Вам будет удобно?
Мельком бросив взгляд на коммуникатор, Рафаэлло кивнул. Дирол позволил ему остаться в ординаторской, пока вел прием; воспользовавшись моментом, Рафаэлло откинул голову на спинку дивана и задремал.
Сон был тревожным, беспокойным; проснувшись от дверного хлопка, Рафаэлло поймал себя на том, что не чувствует себя хоть сколько-нибудь отдохнувшим — наоборот, скорее разбитым.
Дирол сел перед ним; убедившись, что никого более в ординаторской нет, он беглым взглядом осмотрел Рафаэлло (видимо, отмечал общее состояние) и спросил:
— Так о чем вы хотели поговорить?
Рафаэлло встряхнул головой, провел по лицу рукой, смахивая остатки сонливости. Затем активировал коммуникатор и вывел на голоэкран карту Тика.
— Я посмотрел на досуге, — негромко начал он, перематывая до нужных страниц. — Хотел уточнить у вас кое-какие моменты. Скажите, вы хорошо помните, как развивалась его болезнь после того, как он вернулся?
Дирол наклонился, пробегая взглядом по пролетающим строчкам карты.
— Да, помню довольно отчетливо, — сказал он, нахмурившись. — В чем проблема?
Рафаэлло глубоко вздохнул.
— После того, как медкарта была закрыта, файл меняли, — сказал он. — Последняя дата изменения — за три дня до покушения. Правки не бросаются в глаза, если не присматриваться, но... — Он выделил несколько строчек. — Я очень хорошо помню симптомы Тика... и вообще его последние дни.
— И? — Дирол, видимо, все еще не понимал, к чему клонит Рафаэлло.
— Смотрите, — он привлек внимание Дирола к строчкам. — Здесь смещен срок его возвращения, здесь — показатели анализа крови, а там изменена симптоматика. Зато по какой-то причине добавлены анализы, которых у него точно не брали.
Дирол потер переносицу.
— И что-то я не припоминаю, чтобы выписывал ему успокоительные, — нахмурился он. — Я пытался замедлить процесс денатурации белка, но успокоительные на это никоим образом не влияют, особенно в такой дозировке, — Он вскинул взгляд на Рафаэлло. — Вы пытались посмотреть, кто менял файл?
Рафаэлло вздохнул.
— Да, я смотрел. Изменения были сделаны с коммуникатора администратора. У всех ваших администраторов имеется уровень допуска, позволяющий менять карты больных после закрепления диагноза? — Он внимательно посмотрел на Дирола, сворачивая карту. Тот покачал головой:
— На это есть разрешение только у заведующих отделениями и выше. Но я представить не могу, кому бы это понадобилось, — Дирол пожал плечами. — Не хочу и думать, кто мог бы пойти на такое — и, главное, зачем?
— Нет, «зачем» — это самый простой вопрос. Скрыть что-то хотели. — Рафаэлло решительно взглянул на него: — Дирол, вы можете узнать, возможна ли была подмена лекарств? Я знаю, что вы все контролировали лично, но не могло ли получиться — или в результате ошибки, или намеренно — что Тику давали не то лекарство?
— Я... Я позвоню, когда узнаю что-нибудь, — тихо сказал Дирол и поднялся. — Я должен идти.
— Да, конечно, — Рафаэлло последовал его примеру. — Спасибо вам. Извините за беспокойство.
Когда он покидал ординаторскую, то заметил, что Дирол ссутулился заметно больше, чем обычно.
Что ж, у него была на то причина.

— Нет, ты послушай, как заливает, — фыркнул Мандерли, с комфортом устроившись в гостиной Рафаэлло на диване.
Рафаэлло с тоской поглядел на часы.
— Слушай, может, ты к себе? — взмолился он. — Тебе завтра на учебу, а у меня еще работы полно...
— У меня инфоэкран полетел, — пожаловался Мандерли в ответ. — А у тебя посмотреть спокойно можно, и Киндер не бросит в меня подушкой за то, что я мешаю ему спать.
От такой наглости Рафаэлло опешил.
— Раздолбай, ты мешаешь спать мне, — возмутился он. — И лучше бы тебе уйти, пока я не придумал, как...
— Как — что? — Мандерли осклабился. — Да брось, я потише сделаю. Не дуйся.
Закатив глаза, Рафаэлло опустился на диван рядом и уткнулся в коммуникатор. Ему не слишком хотелось слушать, как Ронднуар на публику в очередной раз клянется, что все хорошо, а общество идет по пути мира, развития и процветания — от подобных фраз его тошнило примерно с семилетнего возраста.
Впрочем, Мандерли явно забавляло то, как Ронднуар грозится анархистам расправой и обещает оппозиции жестокие санкции в случае, если она вздумает их поддержать.
— Нет, правда, такую чушь с серьезным лицом гнать — это надо талант иметь, — заявил Мандерли и для верности приблизил лицо Ронднуара.
— «...несем ответственность за Оберн, за граждан, за каждую минуту спокойной жизни под этим куполом. Анархисты пытаются нас запугать — шантажируют жизнями невинных людей, устраивая акты террора. Они — именно они, и никто другой — несут ответственность за вирус Эйделла, от которого умирают люди по всему Акмилану. Но правительство не боится террористов. Мы будем бороться за жизнь каждого гражданина — это наш долг. Один из нас едва не погиб, защищая свое государство — но даже это не заставит нас молчать и терпеть насилие над благополучием и покоем наших граждан. Смерть каждого невинного — это смертельный приговор для них всех; правительство Оберна дает слово — мы найдем всех, кто причастен к терактам, и заставим их понести ответственность за каждого из пострадавших».
— А язык у него хорошо подвешен, — Мандерли закинул ногу на ногу и лукаво посмотрел на Рафаэлло. — Смотри — слушают, рты пораскрывали, точь-в-точь обезьяны следят за мудрым змеем.
— Да, наверное, — рассеянно пробормотал Рафаэлло.
Его коммуникатор негромко и мелодично зазвенел. Это было сообщение от Дирола; и, получив его, Рафаэлло подскочил и, попросив Мандерли оставаться в гостиной, метнулся туда, где не был уже более месяца.
К двери комнаты Тик Така.
«Подмена была».
Однако, несмотря на охватившую Рафаэлло решимость, он не сразу смог заставить себя открыть дверь. Нажать ручку казалось невыносимо страшно; будто, если он это сделает, он окончательно потеряет что-то очень важное, но...
«Трижды влево, дважды — позади, пожалуйста!..»
Слова брата всплыли в голове сами по себе. Рафаэлло нажал ручку и толкнул дверь — и замер на пороге.

В комнате все осталось таким, как он запомнил. Все вещи на тех местах, где их оставил Тик Так. Разбросанные старые книги, к которым он испытывал непреодолимую страсть, открытый шкаф с лекарствами, сумка с вещами, с которой он ездил в Амеран — и семейные фото, весело мигающие на покрытой тонкой изумрудной матовой плиткой стене.
В центре был их с Тиком портрет; горько поджав губы, он шагнул к нему и очень бережно снял, по-особому проведя под рамкой пальцем. Щелкнул крошечный переключатель, и изумрудная плитка отъехала в сторону.
Их маленький тайник, в котором Тик часто прятал маленькие, но важные для них обоих вещи. Совместно прочитанная книга о волшебнике, исполняющем желания — первая книга, которую полюбили они оба; старинные механические часы, подаренные Рафом Тику на совершеннолетие — пришлось хорошенько попотеть, чтобы найти их и заставить работать; зеленый шарф, с которым Тик до больницы не расставался; разворачиваемая в голографическую модель карта-кубик настольной стратегической игры на манер трехмерных шахмат, в которую они оба ожесточенно резались в подростковом возрасте.
Сокровища казались пустяковыми, но для них двоих это были воспоминания, стоившие миллиона драгоценностей. Рафаэлло усмехнулся, с горечью проводя пальцем по грани кубика и осматривая тайничок изнутри — в детстве они любили прятать туда подарки друг для друга...
Но его внимание привлекло не это. Иногда, когда к игре присоединялся кто-то еще, Тик и Рафаэлло часто объединялись в команду, и тогда, чтобы не раскрывать своего плана, выбирали за точку отсчета случайную клетку на трехмерной карте. Чтобы друг другу сказать, куда лучше переместить войска, они отсчитывали причудливым образом координаты от этой точки.
Что, если...
Глазами Рафаэлло быстро отсчитал по плиткам трижды влево и дважды вниз. Плитка выглядела такой же, как и все, но самый кончик ее был едва заметно сколот; улыбнувшись, он попытался активировать ее.
Та осталась без движения.
— «Трижды влево, дважды — позади, пожалуйста!..» — на память процитировал он себе под нос и неожиданно даже для себя скопировал жест Тика — каждый раз, когда тот говорил «пожалуйста», то касался руки собеседника едва ощутимым жестом, слегка поглаживая.
На этот раз плитка поддалась, и из тайника Рафаэлло вытащил крошечный коммуникатор. Такого он у брата не помнил...
Зажав его в руке, Рафаэлло на всякий случай закрыл дверь в комнату и прислонился к ней спиной. Коммуникатор запустился не сразу — было мало заряда; и два тонких проводка, подведенных от аккумулятора к небольшой капсуле рядом с той частью корпуса, где располагалась память, наводили на определенные мысли.
Подозрения Рафаэлло не обманули — заряд был почти на нуле. Не считая системы, файл был единственный — и, опустив громкость динамика на минимально слышимый уровень, Рафаэлло нажал запуск, в ту же секунду почувствовав, как вокруг его сердца сжимается холодная рука.
С экрана на него смотрел Тик.
— Привет, Раф, — грустно улыбнулся он. — Раз ты добрался до этого тайника, значит, я или мертв, или в беде. А в таком случае пора открыть тебе пару моих маленьких секретов — и прошу, прости меня, что не рассказал тебе раньше. Не ругайся, хорошо? Просто выслушай, и, обещаю, потом сделаешь со мной все, что хочешь.