[Целый год все считали, что у меня какая-то форма аутизма. Тесты проводили. А оказалось, я просто хуй.] (с) НТВМП




Автор: Накайра, Ellaime
Иллюстратор: Ninos
Бета: Искристая, Lord Tykki Mikk
Размер: ~44к слов
Пейринг/Персонажи: Рафаэлло, Марс/Баунти, м!Линдт/М!Гарден,
Категория: гет, слэш, джен
Жанр: драма, экшн, киберпанк, фэнтези
Рейтинг: R
Краткое содержание: Время торжества науки. Большая часть болезней побеждена, войны оставлены в прошлом, как пережиток безграмотности и глупости, в небо устремляются шпили небоскребов, а в воздухе стремительно мчатся легкие летательные аппараты под управлением сообразительных компьютеров.
Неожиданно мир потрясен вспышкой новой смертоносной болезни. Рафаэлло не может прийти в себя: его близнец, Тик Так, унесен ею в первые же месяцы, и все медицинские сводки по его смерти выглядят так, что не подкопаешься. Но что-то не дает Рафаэлло покоя - его не оставляет чувство, что смерть брата не была случайной, как и неожиданная гибель кузины несколько месяцев назад.
Примечание/Предупреждения: Кроссовер с авторской вселенной Искристая и Накайра. Все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, являются совершеннолетними.
Ссылки для скачивания: арт

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ
§8 Не узнаю себя
Оберн, два месяца до текущих событий
Гарден стоял на трибуне зала городского совета. Перед ним горел крошечный голоэкран с подстрочником заранее приготовленной речи, которую он и так знал наизусть; растерянно пробежав взглядом по строчкам, он поднял глаза на совет.
Политики и журналисты, присутствовавшие на собрании, потрясенно молчали.
Гарден еле заметно вздрогнул, когда услышал, как в зале стали раздаваться хлопки — сперва одинокие, а затем подхватываемые все большим количеством людей. Он готовился к совершенно иной реакции аудитории. Но аплодисменты не затихали — наоборот, нарастали, громогласным эхом отражаясь от стен, и с трибуны Гарден спустился в полнейшем непонимании происходящего.
Мельком он поймал взгляд Ронднуара — насмешливый и слегка удивленный. Подобная реакция не вписывалась в представления Гардена о том, что должно было произойти — они не раз обсуждали предполагаемые меры и то, как лучше всего отразить их в речи таким образом, чтобы вызвать на себя гнев аудитории. Хороший был прием — доверить Гардену высказать непопулярное решение, чтобы затем предлагаемый Ронднуаром вариант был принят с большим воодушевлением.
Однако что-то шло не так. Гарден отчаянно силился вспомнить хотя бы пару аргументов из собственной речи, но у него не получалось — воспоминания расползались, оставляя после себя вязкую кашу в голове, парализующую мысли.
До своего места Гарден шел долго — члены совета то и дело окликали его, чтобы сказать пару одобрительных слов и пожать руку. Удовольствия от этого Гарден не получал; более того, он ловил себя на мысли, что не уверен, за то ли его благодарят, что он собирался сказать.
Когда он опустился на свое место рядом с Линдтом, тот позволил себе слегка удивленное выражение лица и поинтересовался:
— Неужели ты правда считаешь, что подобные шаги допустимы и необходимы?
— Разумеется, — пожал в ответ плечами Гарден и склонился над коммуникатором — снова украдкой пробегал глазами текст речи. — Я бы не стал говорить о том, взглядов на что не разделяю.
Линдт рядом с ним задумчиво хмыкнул, но разговор оказался прерван началом следующего выступления. Оно, впрочем, было к лучшему — украдкой коснувшись холодными пальцами век, Гарден поймал себя на том, что страшно хочет спать, хотя и позволил себе выспаться перед выступлением. Беспричинная усталость давила на него, и тяжелый туман в голове вместо привычного трезвого разума здорово мешала сосредоточиться.
Поймав на себе взгляд Линдта, Гарден выпрямился и одарил его спокойной, ничего не выражающей улыбкой. Вечером, пожалуй, стоит в одиночестве пересмотреть запись — не могла такая реакция быть вызвана мерами по ужесточению порядков в непозволительно свободной и независимой Тальтре.
Его опасения подтвердились.
Днем ему удалось избежать разговоров с Линдтом о Тальтре — после заседания они занялись проверкой досье сбежавших амеранцев в поисках их связей с правительством Оберна. Однако большая часть из них казалась обыкновенными студентами; потратив изрядно времени на попытки найти хоть какие-то ниточки, ведущие к кому-либо, кроме Баунти и Скиттлза, Гарден и Линдт, в конце концов, оставили эту затею до появления новой информации.
— Ты выглядишь уставшим, — обронил Линдт, когда они на летапе возвращались из Центрального управления.
Гарден отвернулся к иллюминатору, безучастным взглядом окидывая серые шпили Оберна.
— Я в порядке, — спокойно ответил он. — Подобная работа для меня слегка непривычна, только и всего.
Несмотря на то, что — для удобства — Линдт и Гарден перешли на «ты», Гарден оставался дружелюбным исключительно внешне. В конце концов, его прямой задачей было налаживание сотрудничества; любое сокращение дистанции и установление более близких отношений только повредило бы делу. Ронднуар поставил перед ним конкретную задачу: проконтролировать поступающую Линдту информацию, позволить ему сделать верные — суть удобные Обернскому правительству — выводы и на этом распрощаться с ним. Отношения с Амераном — или с его представителем — должны оставаться стабильно крепкими и надежными; что же касается способов, которыми Гарден должен был обеспечить поддержание этих отношений, тут Ронднуар предоставлял ему полную свободу действий в рамках закона.
Весьма удобно было иметь навык абстрагироваться от собственных эмоций. Гарден трезво отдавал себе отчет, что Линдт ему не нравится — он был амеранцем, пускай и несколько менее экстравагантным, чем его земляки. Он отпустил длинные черные волосы в хвост (во всем Оберне из влиятельных лиц такую прическу позволяли себе лишь Ронднуар и Роше; большая часть мужчин предпочитала нейтральные варианты неброских коротких стрижек), заменил глаз имплантом-нейрокомпьютером, вызывавшим у Гардена скрытое, но все же отвращение. Несмотря на форму, с которой Линдт не расставался — черный мундир с эмблемой Амеранского департамента социальной дисциплины сидел на нем так, будто был второй кожей — от него за милю несло «прогрессивностью». Это не бросалось в глаза, если не присматриваться; но для Гардена крошечные детали его внешнего вида кричали об этом ярче самой вызывающей вывески.
С неделю назад, когда они заработались допоздна, Линдт позволил себе расстегнуть мундир — произошел сбой в климат-системе, и в кабинете стало невыносимо жарко. Под мундиром обнаружилась идеально выглаженная белая сорочка, обтянутая портупеей; в глаза бросился аккуратный черный бластер в кобуре. Но внимание Гардена привлекло не оружие — на сильной, в меру мускулистой шее поверх сорочки красовалась аккуратная татуировка черного одноглазого ворона. Когда Линдт поворачивал голову, казалось, что ворон осматривается.
Татуировки в Оберне почитались уделом низших слоев населения. Обитателям столицы они казались вызывающими, а нанесение их — глупым и бессмысленным увечьем тела в угоду мимолетному капризу. Любителей татуировок высмеивали в глаза и за глаза; однако в тот вечер Гардену удалось себя сдержать. Но раздражение и отвращение прошлись по его телу неприятной волной мурашек, и Гарден, сославшись на жару, удалился в уборную, где простоял с десяток минут, пытаясь ледяной водой остудить разгоряченную голову.
Впрочем, стоило признать, что их беседы часто были весьма увлекательны; Гарден не раз ловил себя на мысли, что ему нравится сама возможность говорить с Линдтом о самых разных вещах. Тот был весьма эрудирован (хотя поначалу Гарден, ошибочно приняв молчаливость Линдта за недалекость, записал его в безнадежные солдафоны), умен и умел поддержать любую беседу. Во многом они придерживались разных взглядов — там, где Гарден отстаивал необходимость глобальной унификации, Линдт невозмутимо говорил о допустимости прогресса и некоторой свободы самовыражения в его рамках, считая ее необходимой для стимуляции мышления. Их дискуссии часто перетекали в оживленные споры, и в ход шли как цитаты из работ великих философов и политиков разных периодов времени, так и собственные соображения, выработанные за время работы на систему.
Удовольствие эти беседы доставляли неописуемое — нечто подобное Гарден испытывал только в те редкие моменты, когда Роше или Ронднуар снисходили до общения с ним на не связанные с политикой темы. Однако он постоянно ощущал снисходительность с их стороны — особенно со стороны Ронднуара, который, казалось, считал, что во всем мире нет человека умнее его.
С Линдтом такого не было. С Линдтом, несмотря на всю его инаковость, на излишнее свободомыслие, Гарден вел диалог на равных.
Что ж. Возможно, когда придет время заканчивать работу, он даже будет немного скучать.
Распрощались они коротко — пожали руки, и Линдт выбрался из летапа, направляясь к своим апартаментам. Еще через десять минут Гарден был дома — и, на ходу раздеваясь, включил коммуникатор, выискивая запись собственной речи и запуская ее.
И, чем дальше он смотрел, тем больше ему хотелось очертя голову броситься на внеплановый прием к Диролу.
Речь, в целом, была очень похожа на то, что он писал; но маленькие замены по тексту полностьюю искажали ее смысл. Там, где текст речи требовал ужесточения дисциплинарных взысканий по отношению к Тальтре, Гарден на видео говорил о необходимости расширить спектр свобод по отношению к «образцовому» городу. Там, где — он лично вписывал эту строчку — указывалось на необходимость обратить внимание на возрастающий уровень преступности и недовольства среди жителей — особенно студентов, — Гарден на видео, непривычно растягивая слова и едва заметно наклоняя набок голову (жест смутно знакомый, но понять, где он его видел, Гарден не мог), настаивал на попытках изменить подход к проблеме, дать возможность жителям Тальтры раскрываться свободнее.
Запись оборвалась на моменте, когда он спускался с трибуны. Гарден зашипел сквозь зубы и кинулся в ванную, к аптечке — там оставались сильные успокоительные, не блокирующие когнитивные процессы.
Запивая сразу две таблетки водой, Гарден с неожиданной ясностью осознал: Ронднуар, как только предоставится возможность, его убьет. Он не потерпит такого срыва планов; разумеется, после речи Гардена гораздо менее толерантные меры будут выглядеть тиранией.
Зато понятны были и взгляд Линдта, и аплодисменты...
Бездна побери.
Вырубив коммуникатор, Гарден без сил рухнул на кровать. Быстрее бы все закончилось, тогда можно будет добраться к врачу, и...
— Ты опять лезешь, куда тебя не просят, — неожиданно, в том числе и для себя, произнес Гарден, откладывая от себя отчеты с заключениями последних заседаний городского совета. Линдт просил передать их ему — по какой-то причине он испытывал привязанность к документам на бумаге.
Со злополучного заседания прошло два дня. Гром все еще не грянул, хотя Гарден ощущал раздражение Ронднуара всякий раз, когда оказывался слишком близко. Он, конечно, выкрутился — сказал совету, что в целом поддерживает предложенные Гарденом идеи, но хотел бы внести некоторые коррективы. Как он выразился, «поводок нужно отпускать плавно, чтобы не потерять контроль».
Со сном и памятью стало полегче. Улучив свободную минутку, Гарден добрался до Дирола и получил от него лекарство; чем бы оно ни было, сновидения ушли, а головная боль в целом стала досаждать меньше.
Если игнорировать, конечно, то, что именно сейчас голова лопалась от боли — а он разговаривал сам с собой.
Помассировав шею, Гарден тяжело вздохнул. Все чаще он замечал, что мысленно ведет диалог с сестрой; но так, чтобы говорить с ней вслух — это было впервые.
После отъезда Линдта определенно стоит взять отпуск и хорошенько отдохнуть — благо, для этого существовал миллион медицинских центров и санаториев.
Но когда он поднял глаза от документов, то почувствовал, как подступающий неожиданный страх сковывает его целиком.
На самом краю стола сидела сестра — такая же, как раньше.
— Какая промашка, мой милый брат, — протянула она, проводя рукой по безупречно гладкой поверхности стола. — Расскажи, как же ты так спутал собственную речь? Оговориться про свободу твоей ненавистной Тальтре, надо же так промахнуться! Писал, формулировал, ночи не спал...
Гарден заставил себя собраться. Махнул рукой, выходя из оцепенения, и принялся раскладывать бумаги — скорее для того, чтобы отвлечься, чем ради наведения порядка.
Склонившись, сестра ухватила его за подбородок и потянула на себя; вопреки здравому рассудку, кричавшему, что это невозможно, что она мертва, он чувствовал касание ее пальцев.
На него повеяло холодом.
— Ты ничего не понимаешь, не лезь! — Гарден вскочил на ноги так резко, что кресло отлетело в сторону. Ее это не испугало; закинув ногу на ногу, сестра едва заметно улыбнулась и проворковала:
— Я знаю столько же, сколько и ты. — Она соскользнула со стола и танцующей походкой направилась к нему; Гарден прижался к стене, не в силах отвести от нее полные ужаса глаза. — Политика, государственные тайны...
Она оказалась совсем рядом. Привстала на цыпочки и потянулась губами к его уху — по коже Гардена продрал мороз, когда ее щека коснулась его лица — и лукаво шепнула:
— Все, что есть в твоей голове, я вижу как на ладони, милый брат.
Гарден кожей почувствовал ее улыбку.
— Например, твой далеко не рабочего характера интерес к красавчику, с которым ты сейчас сотрудничаешь.
— Отстань! — Он резко толкнул ее; сестра отлетела назад, но тут же выпрямилась. — Тебя не может здесь быть!
Ее взгляд изменился — стал холодным и колючим. Гардену бросился в глаза цвет ее радужек — не нежно-фисташковый, как раньше, а агрессивно-малиновый.
Это не его сестра. Это не может быть его сестра.
— Кому, как не тебе, это знать, — ядовито произнесла она. — Ведь это ты меня убил.
Гарден отшатнулся, как от пощечины.
— Уходи, прошу тебя, — взмолился он, отступая в угол комнаты, где вжался спиной в стену. — Просто оставь меня, слышишь?
— Нет, брат, — прошептала она, подходя к нему вплотную и обнимая, прижимая голову к своему плечу. Гарден уткнулся лицом в ее волосы, и его ноздри обжег запах могильных цветов, мороза и какого-то сладкого яда.
Ее мертвенно холодные пальцы вплелись в его волосы, и последним, что помнил Гарден, был ее тихий и нежный шепот:
— Я всегда буду с тобой.
§8,5 Изумрудный Сад
В беседке, скрывшейся в розовых зарослях, притаился оркестр; громкая музыка заливает Изумрудный сад, и по маленькой площадке кружатся в танце пары.
Фаэтон ведет Агни; Зефир смотрит на них издалека, весело постукивая ножкой в хорошенькой туфельке по каменным плитам. Видно, что ей хочется пуститься в пляс, но пока не с кем.
Недолго, впрочем, она стоит без внимания - тактичный Даллахан, грустно улыбнувшись, подходит к ней и предлагает танец. И вот уже они кружат вместе, два Стража, и Агни смешат его фокусы с постоянно пропадающей головой.
Сад освещается золотистыми фонариками; в их мерцании Гудвину издалека мерещится, как Даллахан пытается предупредить о чем-то Агни, но все время останавливает себя.
Странный он, конечно.
Часовой касается локтя Гудвина и показывает глазами на Даллахана; сложно говорить, что затуманивается взгляд у человека, голова которого того и гляди норовит растаять в пустоте, но Гудвин замечает, что глаза его стекленеют, когда он не смотрит на Зефир.
Не к добру, конечно. Неужели опять с Бэнши поссорились?
- Они и не мирились, - отстраненно замечает Часовой. - Не думаю, что она легко его простит.
- А есть за что? - интересуется Гудвин.
Часовой кивает.
- Голову не удержал, разозлился на Бэнши.
Гудвин качает головой, посмеиваясь.
- С кем не бывает. Может, не высыпается, вот голову и срывает.
- Вот вы смеетесь, - замечает подошедший к ним Оле; в его всегда радужной внешности сегодня больше седого и черного, чем цветного - как он сказал, для особенных сказок нужно быть незаметным. - А кое-кому пора бы и заканчивать столько спать.
Он указывает на Фаэтона; тот как раз подхватывает Агни за талию, и та взлетает на миг над толпой, расправив руки, как крылья.
На сегодняшнем празднике много и жителей, и теней; многие здесь ради сказок Оле да фокусов неугомонного Локи. Локи сегодня вообще нарасхват: они с Динамитом и Марвином в особом уголке, который Гудвин для них сделал, показывают представление с фейерверками и фокусами, и жители с тенями то и дело восхищенно ахают после очередного хлопка или разбитого зеркала.
Что до Гудвина, то он сегодня в роли доброго волшебника; каждый гость получает от него одно исполненное желание. И гости в восторге - красочный праздник лишь краше от прекрасного хозяина.
Фаэтон перехватывает у Даллахана Зефир и привлекает к себе, тепло улыбаясь ей; Агни, пританцовывая, направляется к Динамиту и Локи, и вскоре небо помимо красочных искр взрывается яркими огненными змеями, тиграми и драконами. Публика захлебывается восторженным ревом, и мало кто замечает, что Даллахан отступает прочь - за ворота Изумрудного сада, ближе к Переливам, прочь от Цирка.
- Да ты сегодня прямо Ифрит, - ухмыляется Гудвину Оле; Гудвин вежливо кивает, но не слушает - провожает Даллахана удивленным взглядом.
Позади него вздыхает Часовой.
- Бэнши идет, - скучающим тоном говорит он. - Вот он и удирает.
- Высокие семейные отношения, - хмыкает Оле.
Часовой поворачивает к нему голову.
- Не представляешь, - с легкой иронией замечает он.
У самых ворот Даллахан налетает на Морриган; они обмениваются долгими взглядами, и Морриган, к удивлению наблюдающего Гудвина, кивает ему, как своему старому знакомому. Даллахан тушуется и сбегает в ворота; ему навстречу в ту же секунду шагает Бэнши и ловит Морриган за руку, что-то восхищенно щебеча при виде сада.
- Видел? - спрашивает Гудвина Часовой. Гудвин кивает.
Или Бэнши и Даллахан сделали вид, или не заметили друг друга.
- Их трещина растет, - тихо говорит Часовой.
Едва заканчивается фокус, Локи срывается с места и с разбега врезается в Бэнши. Утыкается в нее лицом под удивленным взглядом Морриган, обнимает так сильно, что ступни Бэнши отрываются от земли:
- Ты бы знала, как я скучал, - выдыхает он, преданно заглядывая ей в глаза.
Бэнши треплет его по рыжеватой шевелюре и лукаво говорит:
- Поверь мне, я знаю.
Они стоят так несколько минут и о чем-то тихо говорят: потом Локи убегает прочь, и за ним бредет, гремя металлом, Марвин, что-то недовольно бормоча себе под нос. Локи возмущенно кричит на весь сад под хохот Динамита, что Марвин - самый занудный голем во всем Мире. Марвин терпеливо поправляет его:
- Я - единственный голем.
Новый взрыв хохота раздается посреди сада. А Бэнши, пританцовывая под веселую музыку, скользит по плитам и траве дальше, туда, где Зефир переводит дыхание после задорного танца с Фаэтоном:
- Как ты, крылатая? - нежно спрашивает она, внимательно глядя в грустные глаза Зефир.
- Становлюсь целее, - пожимает та плечами. - Что меня ждет?
Бэнши ласково треплет ее по волосам.
- Моя песня.
Этот сад - это вотчина Гудвина; почти невозможно что-то скрыть от него в тенистых дебрях чудных деревьев. Гудвин слышит, как Агни тихо шепчет Фаэтону, что он нужен там - где-то; слышит, как Морриган резко отчитывает Оле за ошибку в иллюзии. Ошибку столь крошечную, что иной бы и не заметил - но не она.
Гудвин слышит, как шушукаются Локи и Динамит; как к ним присоединяются Агни и Зефир, и как Бэнши тихо мурлыкает себе под нос неведомый мотив.
- Почему нет Багиры? - обиженно надувает губы Бэнши. - Он обещал мне дуэль!
Морриган тяжело вздыхает.
- Тебе лишь бы развлекаться, - увещевает она. - Подумай лучше, правильно ли ты поступаешь? То, что ты делаешь - жестоко.
- Все мы теряем голову, - философски отвечает Бэнши и тащит Морриган за собой. - Пойдем, я хочу танцевать!
Музыка громче, темп - быстрее; огни над головой разгораются все ярче и ярче. Гудвин видит Принца - тот вступает в сад и улыбается, счастливый: атмосфера, похоже, захватывает его с головой.
Принц мчится к нему, встает рядом, задирая голову; Гудвин ласково гладит светлую макушку.
- Нравится? - озабоченно спрашивает он.
Принц сияет.
- Да! - выпаливает он и провожает взглядом пролетевшую по небу огненную птицу. - Но, Гудвин, ты так и не рассказал. А что мы празднуем?
Гудвин хмурится; только что он знал ответ, и вот - в голове пустота. Он поворачивается к Часовому, но тот только качает головой;
Ответ приходит от Оле - тот, поправляя свои непривычно темные и строгие одежды, печально смотрит на Принца и тихо говорит:
- Великий праздник, малыш. Пробуждение новых Стражей.
§9 Шквал
Тальтра, полтора месяца до текущих событий
— И вот она на меня смотрит, и я понимаю, что все, — жизнерадостно сообщил Сникерс. — Проваленный экзамен, вылет, запоротая карьера в спорте... Пригласил, называется, девчонку на кофе!
— Ну, согласись, — возразил Натс. — Надо было появляться на парах, тогда, возможно, ты бы знал преподавателя в лицо.
Сникерс оскорбился.
— Ну и как бы я ее тогда на кофе позвал?.. — возмущенно поинтересовался он и продолжил: — Выбираю билет, отхожу в конец аудитории, понимаю, что зря накануне говорил, что «в гробу видал все эти философские концепции», потому что теперь в гробу явно. А она еще хорошенькая такая, но явно злющая; и что меня за язык тянуло? А билет сложный еще, по Древней Амеранской империи, а все, что я помню — это что они козлов за богов почитали и первые соревнования спортивные проводили между городами-государствами. Ну и, конечно, преподша, как мне ребята сказали, считает, что философия — важнейший предмет для нас, будущих учителей физкультуры...
— А то как же, — подал голос Орбит из угла. — Должен понимать, что будущие юные спорсмены во время отжиманий хотят слушать лекции про влияние концепции космоса на развитие идеи сверхчеловека.
Шутка была так себе, однако атмосфера в комнате была такой, что парни разразились хохотом; Сникерс отсмеялся, махнул рукой и продолжил:
— Иду сдавать. Билет пустой, электроника заглушена, списать неоткуда и не с кого, уже предчувствую скандал с ректором, и тут...
Дверь хлопнула на середине рассказа. Лежавший на диване Скиттлз резко обернулся — и почувствовал, как его сердце проваливается куда-то в пятки.
Близнецы стояли, вцепившись в ладони друг друга, и выглядели белее стен.
— Девчонки? — Сникерс скрестил руки на груди и возмущенно на них посмотрел. — Вы же спать ушли, зачем перебивать-то?
— Да ты кричишь, как безумный, — неохотно обронила Старшая. Скиттлз перевел на нее взгляд — и она тут же отвернулась к окну, нервно кусая губы.
Орбит нахмурился и приподнялся на стуле.
— Вы как будто привидение увидели...
— Привидений не существует, — отозвался Натс. — Это остатки древнего фольклора, которым наши предки в древности объясняли все непознанное. Тебе, как человеку науки, стоило бы это знать, — сварливым тоном закончил он и повернулся от экрана к близнецам, ожидая ответа.
Начала Младшая; Скиттлз уловил на ее лице волнение и тревогу, которых еще совсем недавно не было. Младшая быстро облизывала губы, пока говорила, а ее глаза отчаянно метались по комнате, словно она искала защиты от какой-то грядущей напасти:
— У нас новости. С коммуникатора Баунти написал Марс.
Сникерс было открыл рот, чтобы разразиться внушительной оскорбительной тирадой в адрес Марса, но Натс сжал его плечо и негромко попросил, поверх очков глядя на Младшую:
— Продолжай.
Младшая вздохнула.
— Баунти раскололи. Мы в розыске, они знают, что мы скрываемся в Тальтре. Он пишет, что у нас максимум неделя на то, чтобы спрятаться получше — пока улаживают все бюрократические препоны.
Скиттлз поймал взгляд Натса; Орбит отвернулся и запустил коммуникатор, открывая новости.
— Нет, серьезно? — Сникерс окинул негодующим взглядом каждого из присутствующих. — Вы собираетесь верить сказочкам упыря? Да он нас кинул, — он начал заводиться, — Он заложил собственную девушку, а теперь трогательно пытается нас спасти? С какого хрена, девочки? Вы всерьез верите, что этого барана совесть будет мучить?
Твикс переглянулись. Наконец Старшая неохотно выдавила:
— Нам кажется, что он искренен.
Сникерс зло расхохотался.
— Ну да, конечно, — резко заявил он. — Время свежих новостей! За юными членами Сопротивления охотится упырская шайка! По всем каналам встречайте остросюжетную погоню за опасными студентами из Амерана!
— Вообще-то, — подал голос Орбит, — мы правда в розыске. Ох, и плакала моя карьера...
Скиттлз протянул руки, подзывая близнецов к себе. Не сразу, но Твиксы двинулись к нему — опустились рядом и синхронно уткнулись в шею с двух сторон в поисках поддержки и защиты.
Его захлестнула вина — вот они, его лучшие друзья с самого детства. Во что он их втянул и, главное, зачем?
Да, гонки были их страстью. Да, рано или поздно сестры все равно ввязались бы во что-то подобное — Скиттлз помнил, как план с гонками предложила Баунти, когда он ей рассказал, как Младшая взломала ограничения на списанных летапах и поставила их на крыло. Все было нормально, пока он держал ситуацию в рамках гонок, пока вел ненавязчивую пропаганду, подсовывая музыку и литературу. Но вирус все разрушил — и сейчас ему приходилось гладить по спинам близнецов, не зная, как просить прощения за их разрушенные ради его спасения жизни.
— Орбит, — сказал он поверх головы Старшей. — Поставь меня на ноги скорее.
Следующие три дня прошли спокойно. Орбит сумел свести почти к нулю результат действия вируса; это было временной мерой, но Скиттлз чувствовал себя заметно лучше, и это не могло не радовать. Температура его почти не беспокоила; закрасив седину устаревшим, но удобным тоником для волос синего цвета, он чувствовал себя почти что прежним.
К сожалению, в голове все еще временами была каша, но тут Орбит разводил руками. Вирус надо было нейтрализовать, и на поиски лекарства уходило все его свободное время.
Натс продолжал работать над чипом, пытаясь выудить из него как можно больше информации. Процесс шел неважно; помимо того, что они уже вытащили, удалось узнать лишь то, что чипы передают данные на искусственный спутник Акмилана, а с него перенаправляют на закрытые правительственные сервера, к которым Натс опасался подступаться даже издалека.
Сникерс в основном учился у Скиттлза — перенимал на себя контакты с тальтрийским Сопротивлением. Он часто вместе с Орбитом ездил проведывать Пикника; ребята не оставляли попыток выяснить, что держит его в искусственной коме.
Пробудить его было важно. Скиттлз понимал, какой всплеск сил Пикник может придать Сопротивлению — и так ставший музой движения, он бы повел за собой тысячи людей.
Твиксы целыми днями пропадали в одолженном местным Сопротивлением гараже. Необходимы были летапы; из Тальтры невозможно было уйти иначе, кроме как в крошечную дыру в системе поддержки энергетического щита, а в нее можно было проскочить только в определенное время и на достаточно компактном и шустром летапе. Поэтому близнецы дни и ночи напролет перебирали и тестировали машины.
Под конец третьего дня Скиттлз направился к ним.
— Старшая, можно тебя попросить? — обратился он к одной из близнецов. — Как будет минутка, можешь добраться до Кит Ката? Он местный механик, и я просил его отложить нам пеленгатор получше, чтобы было больше шансов проскочить незамеченными.
— Без проблем, — Старшая отложила щуп наладчика и хлопнула капотом. — Далеко это?
— Пятнадцать минут, — ответил Скиттлз. — На жилом массиве, к северу отсюда. Скинул тебе координаты.
— Хорошо, Скит, — улыбнувшись и махнув рукой сестре, Старшая скользнула в летап и, опуская за собой люк, пообещала:
— Скоро буду.
Проводив взглядом ее летап, Скиттлз вздохнул и, спросив, не хочет ли Младшая кофе (ответ был утвердительным), направился за ним на кухню.
Однако Старшая не появилась ни через полчаса, ни через час. Изрядно забеспокоившись, Скиттлз направился в свою комнату и активировал коммуникатор — собирался позвонить Старшей.
Она успела раньше. На экране загорелась ее фотография, и Скиттлз нажал ответ.
— Ты куда пропала? — поинтересовался он, встряхнув рукой. Странно, но изображение не передавалось — видимо, коммуникатор сломался. — Я тебя не вижу, если что.
— Видео не будет, — Старшая отвечала совершенно спокойно; но что-то в ее тоне заставило Скиттлза нервно сглотнуть.
— Где ты? — Он нахмурился. На фоне слышался отчетливый рев двигателя летапа, мчащегося на большой скорости. — Тебя плохо слышно. Тви?..
— Неважно, где я, — все тем же спокойным голосом ответила Старшая. — Скит. Пожалуйста, послушай меня. Когда связь оборвется, иди к ребятам. Соберите вещи. Бегите так далеко, как сможете.
Ладони вспотели.
— Старшая, что происходит? — Скиттлз попытался унять дрожащую руку. Голос взлетел сам собой; страх ударил в мозг, лишив его всякой способности адекватно соображать.
Он сполз по стене, лихорадочно вцепившись свободной рукой в запястье с коммуникатором.
— Тви, не молчи, — взмолился он.
Но она молчала — несколько бесконечно долгих мгновений. А потом мягко, ласково произнесла:
— Марс не соврал. Они у нас на хвосте, и, если честно, я не думаю, что выиграю много времени. Летап препаршивый, и топливо на исходе; если вы сейчас же не уберетесь оттуда, боюсь, я делаю все это зря.
— Делаешь... что?
Снова — рев летапа вместо ответа.
— Вас не должны найти и через вас выйти на наших тальтрийских друзей.
— Постой, Тви, — Слова шли тяжело, будто язык отказывался слушаться. — Когда ты будешь?
Летап отчаянно взвыл.
— Попрощайся за меня с Младшей, хорошо, Скит? — голос ее дрогнул. — Мы любим тебя. Присмотри за ней.
— Тви!
— Прощай.
Динамик издал страшный, скрежещущий звук.
Звонок оборвался.
Он смутно помнил, как вылетел из комнаты, как пытался объяснить, что произошло. Как Сникерс спал с лица, разобрав суть в том бессвязном бреду, что нес Скиттлз.
Как Орбит метнулся прочь, запихивая в сумки инструменты, компьютеры, вещи. Как Натс резко приказал Сникерсу заминировать квартиру — дом все равно был нежилой.
Как Младшая кинулась на него с кулаками, с криками, от которых в жилах стыла кровь — так кричат смертельно раненые звери.
Но отчетливо помнил, как она впилась пальцами ему в плечи, как выкрикивала в лицо сквозь отчаянные слезы
— Ты должен был ее остановить!!! Она бы тебя послушала, ненавижу, ненавижу тебя, моя сестра, ты должен был ее остановить, ты, ублю...! — Она не договорила — Скиттлз помнил, как Орбит нажал на ее шею, и она безвольно обмякла в руках Скиттлза.
Ему снова стало хуже; в полубреду он видел, как Сникерс сел за руль.
Что ж, из тех, кто остался, пилота лучше нет...
Твикс уложили между ним и Натсом на заднее сиденье летапа; Орбит успел вколоть ей снотворное. Натс по коммуникатору докладывал ситуацию тальтрийскому сопротивлению и объяснял, что они вынуждены покинуть город — прямо сейчас.
Последнее, что Скиттлз помнил — как они на сумасшедшей скорости вылетают из гаража, а за ними раздается чудовищный взрыв.
Когда он пришел в себя, Твикс, толком не проснувшаяся после снотворного, тихо всхлипывала ему в плечо. Орбит тактично сделал музыку погромче, но мысли она не заглушала — а жаль.
За иллюминатором проносились перекореженные пейзажи необитаемой зоны. От погони они отбились — оперативники УП отвязались от них у барьера, не рискнув соваться дальше в незащищенную зону. Солнце постепенно клонилось к закату; лететь до Сенерии было еще долго.
Ребята молчали. Говорить было нечего.
У самой Сенерии затихшая было Твикс еле слышно обронила:
— Началось все в Тальтре. Оберн был следующим, за ним — Амеран; ну, а в Сенерии огонь разгорится вовсю.
Сникерс бросил на нее взгляд через зеркало заднего обзора.
— Огонь?
Твикс молча перевела взгляд в окно — туда, где постепенно приближался защитный купол Сенерии:
— Сопротивления.
§10 Волчья шкура
Амеран, полтора месяца до текущих событий
Перед глазами все расплывалось.
От вкуса паршивого виски мутило; поймав себя на том, что хочет воды, Марс попытался встать. Под ногами глухо звякнули пустые бутылки — сколько их было, он не помнил. Помнил только, что, проснувшись, отправлялся за новой порцией. Два дня? Три? Семь?
Он не помнил.
Опираясь на стену, он побрел на кухню. В голове звенело, глаза болезненно реагировали на яркий свет — когда автоматически зажглось освещение на кухне, Марсу показалось, что его глаза вот-вот взорвутся.
— Приглуши свет! — взмолился он; система управления домом послушно опустила яркость домашних светильников, и Марс, кое-как разлепив ноющие глаза, почти наощупь по стенке побрел к холодильнику.
Его мутило. Во рту чувствовался мерзкий привкус кошачьей мочи и перегара; кое-как нашарив в кухонном шкафчике лекарство от похмелья, он кинул его в стакан и залил водой, выпив затем еще шипящий напиток залпом.
Опустившись на кухонный стул, он обхватил голову руками и зажмурился, ожидая, когда головная боль отпустит. Постепенно она отступала, но на смену ей приходили воспоминания — и Марс быстро об этом пожалел.
Баунти.
— Бездна... — пробормотал он, сжимая голову ладонями. — Ох, бездна, что же я натворил...
Не глядя, он нашарил брелок и включил инфоэкран. Последнее, что Марс помнил — как он набирает на коммуникаторе Баунти (вряд ли она его забыла. Оставила нарочно?) сообщение младшей из близнецов Твикс. Ответа тогда не последовало, после выпитого он закономерно отключился — и теперь Марс, повинуясь чувству вины, нашел новостной канал и сделал звук погромче с твердым намерением догнать пропущенное за последние дни.
Большинство новостей были скучными — Роше Ферреро все-таки выпустили из больницы, количество инфицированных вирусом Эйделла резко снизилось благодаря всеобщей вакцинации (Марс фыркнул — более семидесяти процентов населения пошли на вакцинацию, и он в том числе — не то чтобы их спрашивали).
Но последняя новость заставила его подпрыгнуть и увеличить изображение.
— «На территории Тальтры членами Сопротивления был совершен теракт — жилой дом, расположенный в самом центре Жилого массива, был заминирован и взорван при попытке оперативников Тальтрийского Управления Правопорядка разминировать его. Ответственность на себя взяли беглецы из Амерана, чьи личности объявлены в международный розыск на прошлой неделе. Большая часть террористов сумела скрыться, несмотря на погоню, однако одна из террористок погибла при попытке оперативников арестовать ее. Фамилия террористки — Твикс; ее данные...»
Рука сама потянулась к сигаретам.
Не уследил.
— Баунти меня убьет, — глухо пробормотал он, пытаясь игнорировать тот факт, что она в тюрьме — и вряд ли освободится.
Сама, во всяком случае.
Перед глазами встал один из прошлых дней — Управление перетряхивало все у него дома в поисках ее вещей. Небрежно и бесцеремонно оперативники копались в вещах, принадлежащих ей; без внимания они оставили только маленькое черное зеркальце, которое Марс оставил себе.
Горький дым напомнил рот и легкие; Марс закрыл глаза и откинулся на спинку стула, медленно выдыхая.
Ответ пришел сам собой, едва взгляд Марса упал на коммуникатор и прикрепленный к нему ярко-голубой брелок дистанционного управления летапом.
Управление, объявившее охоту на ведьм — то есть на Сопротивление — оказалось легкой мишенью для зарекомендовавшего себя хорошо крота. Марсу верили: после того, как он сдал и расколол собственную девушку, Коркунов повысил его и, соответственно, расширил уровень доступа.
Сливать информацию он начал планомерно. То удавалось украдкой сфотографировать карты стратегически важных объектов; то получалось услышать заранее о готовящейся облаве; несколько раз он услышал имена подсадных уток в рядах Сопротивления.
Всю информацию за неимением лучшей цели он переправлял Твикс — посчитал, что она распорядится ей вернее всего. Ответа не поступало ни разу, однако, судя по тому, что планы управления регулярно срывались, Твикс исправно получала и реализовывала полученные данные.
Впрочем, однажды ответ он получил.
Тогда удалось найти следы тех молодых ребят, которых взяли за несколько дней до Баунти; следователи заперли их в следственном изоляторе недалеко от границ города, а увезти в тюрьмы не торопились — птица была мелкого пошиба, и ради нее особенно никто не старался.
На то время, что действовала операция, Марс стал добровольным заложником — пока оставшиеся в Амеране люди Сопротивления проводили операцию по освобождению, он находился под дулами бластеров. Ошибись он хоть в чем-нибудь, ему бы прострелили голову.
По счастью, ребят не успели перевезти.
В тот же день ему позвонила Твикс — не со своего коммуникатора. Она смотрела на него несколько секунд, и лишь потом, под конец, она горько обронила:
— Спасибо.
Марс не нашелся, что ответить — отвел глаза от красных теней под ее глазами и лишь пожал плечами в ответ.
В конце концов, пока что их цели совпадали.
— Форрест, — Голову в его кабинет просунул Коркунов. — Включи инфоэкран.
Марс приподнял бровь, но потянулся за брелком.
— А канал какой? — поинтересовался он, но Коркунов, наградив его долгим взглядом, обронил:
— Любой.
И закрыл за собой дверь.
Нахмурившись, Марс повернулся на стуле и включил инфоэкран. К своему удивлению, он увидел на нем исхудавшую Твикс — маленькую, казавшуюся еще более хрупкой, чем раньше, но со взглядом, который до этого Марс видел лишь однажды.
У человека, которому нечего больше терять.
Выкрутив громкость, он откинулся в кресле.
— Я обращаюсь ко всем гражданам Акмилана, — ровно говорила Твикс. — Я взываю к каждому человеку, который хочет мира и благополучия. Я говорю от лица всех тех, кто пал жертвой диктатуры мирового правительства, доминации Оберна над нами.
Время пришло. Время узнать правду. Правду о том, что за каждым из нас следят. Диктуют образ мыслей, действий, смотрят нашими глазами на мир. У каждого из нас в руке вшит крошечный чип; нам некуда спрятаться, они всегда знают, где мы находимся.
Нет никакого вируса Эйделла. Нас запугивают им, говорят о смертях; каждый, кто пал его жертвой — аккуратно убранный неудобный правительству человек. Это не паранойя, это факт — вирус Эйделла не заразен. Это вообще не вирус, а медленный токсин, заставляющий человека медленно умирать почти без шансов на спасение. Токсин, созданный в Зоне рекреации — «мирной» территории, на самом деле являющейся комплексом лабораторий для военных экспериментов. В том числе — на людях. И им убирают тех, кто, по мнению системы, недостаточно благонадежен.
Теракты, которые раздавались в Оберне и Амеране — не наших рук дело. Инсценировка с целью вызвать всеобщую истерию; но мы устали хоронить невинных.
Сейчас я нахожусь в Сенерии. С сегодняшнего дня Сенерия разрывает все договоры с Оберном и Амераном и официально встает на сторону Сопротивления. Следующей на нашу сторону встанет Тальтра.
Слушай меня, Оберн. Слушайте меня, правительства Акмилана и его граждане. Это последнее предупреждение: остановитесь. Прекратите контролировать нас, прекратите ломать нас под свою систему. Иначе вас, — ее глаза сверкнули, — постигнет та же участь, что и тех, кого вы приговорили к смерти и пыткам в ваших застенках.
На этом сообщение оборвалось, а затем пошло заново.
Марс попробовал переключать каналы. Как он и ожидал, сообщение шло по всем каналам — видимо, Сопротивлению удалось перехватить и заблокировать все сигналы.
Значит, теперь крошка Твикс — их голос... И голос этот провозгласил не что иное, как объявление войны — и Амерану, и Оберну.
Выключив инфоэкран, он бросил взгляд на бластер и лежащий рядом с ним значок оперативника УП, на котором была выгравирована некогда надпись «Защищай не порядок, но людей».
Похоже, времени больше нет.
Тем же вечером Марс задержался на работе допоздна — «заканчивал документы» по официальной версии, а на самом деле лихорадочно собирал все данные, которые мог. В основном, зная о видеонаблюдении, тайком снимал на коммуникатор, мгновенно переправляя по зашифрованным каналам Твикс.
Коммуникатор Баунти он уничтожил накануне. Все, что нужно было, он и так знал или успел заучить; остальное не имело значения. Впрочем, подумав, он перебросил себе ту самую фотографию, которую снял перед отъездом ребят в Тальтру.
На часах была уже поздняя ночь, но Марс не собирался домой. Дождавшись, пока не уйдет последний из рядовых оперативников, он направился к кабинету Коркунова — тот днем говорил, что останется на работе на ночь.
— Форрест, обычно ты стучишься, — уронил Коркунов, не поднимая взгляда, когда Марс едва ли не пинком открыл дверь. — Что-то случилось?
Он поднял глаза — и уткнулся взглядом в наведенный на него бластер.
Марс про себя начал отсчет.
У него ровно минута до появления дежурной группы — Коркунов уже нажал тревожную кнопку, и сирена взвыла по всему зданию УП.
— Не очень-то вежливо, — заметил Коркунов.
Марс в кармане коснулся контрольного брелка летапа.
— Не до вежливости, — сухо обронил он. — Где Баунти?
— Это бунт. Тебя ждет военный трибунал, Форрест.
— Я повторяю вопрос, — Марс усилил нажатие на спусковой крючок. Видимо, что-то в его взгляде показалось Коркунову достаточно весомым аргументом для ответа (или, может, это был боевой бластер с полной зарядкой).
Сорок секунд.
— Зона рекреации, сектор изучения человеческих возможностей, — медленно произнес Коркунов, не сводя глаз с линзы бластера.
Марс бросил взгляд в окно.
Двести семьдесят третий этаж.
— Что ж, надеюсь, ты не врешь, — резко сказал Марс. Швырнул на стол перед Коркуновым свой значок и пропуск: — Приятно было служить под твоим началом, сказал он, а потом с усмешкой добавил: — А хотя, знаешь, нет. Мы в расчете.
Десять секунд.
Резким движением направив бластер на окно, Марс несколько раз нажал на спусковой крючок — и, быстрее, чем Коркунов успел сообразить, что происходит, вылетел в разбитый проем.
Восемь секунд.
Рухнув на кресло ярко-голубого летапа Баунти, Марс позволил себе быстро встряхнуть головой и выпрямиться, кнопкой задраил люк и уселся за руль, слыша, как за его спиной все громче воют сирены.
— Ну, милая, не подведи, — процедил он сквозь зубы и вдавил педаль газа в пол.
Отдачей его вжало в кресло; зашипев, он, пытаясь приноровиться к непривычному управлению, направил летап резко вниз — к нижним уровням Амерана, туда, где достать его бы с трудом смогли.
Удивительно было, насколько легко летап его слушался; обычно гонщики ставили блокираторы на системы управления и настраивали их таким образом, чтобы летап подчинялся только им. Но летап Баунти скользил по воздуху легко, не пытаясь сопротивляться или строить козни новому пилоту.
— Система, — резко обронил он. — Маршрут до ближайшей точки входа в амеранский метрополитен.
— Да, Марс. Выполнено. Маршрут проложен.
Значит, она все-таки просчитывала такой вариант развития событий.
Удивительно, как много она для него сделала — и как мало он смог сделать для нее.
— Время прибытия?
— Двенадцать секунд. Угол — девяносто градусов, мощность — семьдесят процентов, скорость — сто восемьдесят.
— Понял, — на лобовом стекле замигала метка, указывающая на точку входа. Учитывая окутывающий низ города туман, оно было и к лучшему — сам бы он никогда не заметил.
Маневр для него был не из простых, но Марс, к своему удивлению, с ним справился.
— Сбросить скорость, опустить заднее стекло, автопилот. Продолжай движение к границам города через метро, — приказал он, выхватывая бластер.
— Принято.
Едва стекло опустилось, Марс вытащил из припрятанной сзади сумки гранату и точным движением метнул ее к точке входа.
— Ускоряйся! Стекло поднять! Управление на меня!
Сзади раздался взрыв, стены тоннеля полыхнули голубым; что-то прошипев себе под нос, когда летап вильнул в сторону, Марс отчаянно выжал газ.
Заброшенное метро казалось ему враждебным; точно следуя по мерцающей на лобовом стекле карте, он видел, что пролететь придется немало. Марс был уверен, что ему уйти будет гораздо сложнее, чем любому из гонщиков — не было такого опыта экстремального вождения, не было знания тоннелей.
Фары выхватывали из темноты черные стены, увитые тяжелыми скрутками кабелей. Мимо пролетали станции, но рассматривать их времени не было — слушая руководство бортовой системы, Марс выворачивал в темноте руль.
К телепортационным камерам лететь не было смысла — он слышал днем, как в связи с объявлением войны их блокировали. Оставалось лететь сквозь метро — тоннели простирались на многие километры за городом, и от Баунти он знал, что несколько точек выхода во внешний мир еще не заблокированы.
— Проложи маршрут до выхода за пределами города, который сочтешь наиболее безопасным.
— Принято, Марс.
Активировав пальцем коммуникатор на запястье, Марс на мгновение замер. Но все же набрал Твикс — и, когда она ответила, коротко сообщил:
— Перекинул тебе все, что вытащил.
— Спасибо, — ее голос проходил с помехами; изображение шло волнами.
— Я пытаюсь уйти. На тот случай, если меня возьмут: Баунти в Зоне рекреации, сектор изучения человеческих возможностей, — Марс нахмурился и, придерживая рукой с коммуникатором руль, потянулся за сигаретой. Твикс ахнула — Знаешь, что это, как я погляжу?
Твикс кивнула.
— Эксперименты над людьми, — мрачно произнесла она. — На пределе человеческих возможностей — и за их пределом.
Марс коротко выругался.
— Если выберусь, позвоню еще раз. Если нет — вытащите ее.
Твикс стиснула зубы.
— Не переживай, — бросила она. — Мы твою ошибку исправим.
— Очень на это рассчитываю. Я отключаюсь.
Прощаться Твикс не стала — просто оборвала связь. Что ж, неудивительно — было бы гораздо более странно, если бы его встречали с фанфарами.
Прибавив ходу, он помчался туда, где в нескольких милях маячил выход из точки. Последняя отмеченная на карте станция пролетела мимо, и он уже собрался было вздохнуть с облегчением, как по тоннелю эхом разнесся вой сирен — и экран замигал, выдав последнее предупреждение о глушителях.
Глушители. Бездна!
Обесточенный летап влетел в энергетическую сетку за две мили до точки выхода — и неловко забился, как муха в паутине.
— Кто бы сомневался, — мрачно уронил Марс.
Последним касанием коммуникатора уничтожив его память, он откинулся в кресле и закрыл глаза, ожидая, когда его заберут — летап окружало около двадцати машин Управления, и боевые бластеры, установленные на них, были направлены на него.
Марс сделал последнюю затяжку и потушил окурок.
Что ж. Он хотя бы попытался.
§10,5 Черное озеро
Еще один сезон Арены за плечами; Один безмолвно смотрит на черную широкую полосу в своих руках — расстегнувшийся ошейник Багиры.
Над головой мерцают молнии — буря с Границы постепенно ползет к Эрнору, накрывает собой города. Она перебирает гигантскими лапами-молниями, тучно переваливается с боку на бок, как огромный ленивый паук.
Одину кажется, что она покрывает мир паутиной — и ему тяжело дышать.
— Посмотрите, кто сбился с пути, — раздается позади него насмешливый голос. — Не знаешь, что делать дальше?
Один откладывает ошейник на песок — тот растворяется и черной ртутью стекает в озеро Нимуэ — и поворачивается, встречая взгляд своего бывшего ученика.
Багира.
— Чем обязан, мальчишка? — сухо роняет он, слегка дернув головой — шея отзывается глухим хрустом.
— Мне тут птичка на хвосте принесла, — Багира скалится в сторону Морриган, стоящей неподалеку, и получает насмешливый взгляд, — что ты решил себя похоронить в стенах Арены. Не надоело еще силы на слабаков тратить, одноглазый?
Один фыркает.
— Не дерзи мне, — отрезает он. — Иди-ка лучше отсюда, делай свои дела. Ты Страж, в конце концов. Вот и иди отсюда, пока Арена не решила, что ты по ней соскучился.
Багира фыркает. За его спиной на Одина смотрят Морриган и Следопыт; Морриган смотрит так, как будто он предает лично ее. А Следопыт...
Выглядит смертельно усталым.
— Я не Страж, — отвечает Багира. — Отрекся. Я должен быть не здесь — и не с тобой.
Он говорит что-то еще, но Один вдруг замечает Нимуэ. Нимуэ, что скрывалась от него в последние дни; Нимуэ, что стоит, не сводя взгляда с озера, по которому медленно растекается черная гниль.
Нимуэ, что резко оборачивается к нему — и у нее в руках клинок.
Старый боевой меч Одина.
Нимуэ смотрит на него, и Один видит в ее светлых глазах бесконечную боль; вложив ему в руки меч, она все так же молчит, но он не в силах отвести от нее взгляд.
Пока не замечает боковым зрением, что зеркало на ее поясе какое-то не такое.
Он опускает глаза; из рамы торчат осколки. Хочет спросить, зачем, но почему-то страшится ответа.
Багира подходит ближе и кладет ему руку на плечо.
— Старик, послушай меня, — говорит он, и Один заставляет себя взглянуть на него. — Не бывает бывших воинов — и бывших богов войны. Тебе не место здесь, на Арене; она не удержит тебя.
— Один, — Морриган смотрит на него. — Время богу войны снова взяться за меч.
Один вновь переводит взгляд на Нимуэ — всегда улыбчивую, всегда сильную, но сейчас — заплаканную и потерянную. Ловит ее руку, смотрит на пальцы, истерзанные осколками стекла.
— Один, — вновь зовет его Морриган, и он отпускает тонкие пальцы, коснувшись их напоследок иссушенными губами.
— Я иду, — тихо обещает он ей. — Жди меня.
Он идет за Морриган. За ними следуют Следопыт и Багира; а позади вьются черные вороны. Один из таких сидит на ее плече.
— Не позволяй себе поддаться, — говорит Морриган, и Один следует за ней. Странно; от ее голоса его вновь наполняет давно забытая жажда битвы. В ушах гремит зов металла, брани и крови; он почти заглушает мрачное карканье воронов, следующих за нами. — Твое место — не на Арене, а с нами.
— Мое место там, — бросает Один, — где я сам решу.
— Но ты пошел с нами, — замечает Багира. — Ты идешь защищать то, что тебе дорого — как и все мы.
Багира скользит вперед и встает перед Одином, загораживая ему проход. Смотрит прямо в глаза — вызывающе, и не думает даже отводить взгляд.
— Я больше не Страж, — повторяет он. — И Следопыт — тоже. То, что мы должны защищать, стоит не на границе.
Один мрачно смотрит на него, закрепляя меч с ножнами на спине.
— И где же? — иронично интересуется он.
— Там, где нужен порядок, — Багира испытующе смотрит на него — ждет реакции. Но Один лишь хмурится — и пытается прислушаться к разговору Следопыта и Морриган. Но поднявшийся ветер съедает все звуки, а Одина настигает странное чувство.
Он должен быть не здесь. Не сейчас.
Следопыт указывает на север; ветер срывает с него неизменный капюшон, и под ним оказывается серебряная корона изящной работы — не эрнорской, а какой-то еще... Один силится вспомнить, но память подводит его.
Морриган жестом приказывает Багире отойти и встает перед Одином.
Над их головами буря неспешно передвигает свои страшно прекрасные сияющие лапы.
— Иди, — глухо говорит она и сжимает его ладони, поднося к его лицу. — Иди и спаси ее — пока еще не поздно.
— Кто ты? — спрашивает Один, но подчиняется ее чарам; тщетно пытается всмотреться в свои руки, сосчитать, сколько на них пальцев — странно, знал же всегда, тогда откуда такое чувство, что с руками что-то не так?
— Я — ворон.
Она исчезает, и через секунду пальцев Одина касаются черные перья — и тут же птичий силуэт с громким криком уносится прочь, в самое сердце бури.
Следопыт кладет корону на лиловый песок и тяжело вздыхает, глядя, как серебристый металл идет трещинами
А Багира провожает глазами ворона — одноглазого черного ворона — и с каким-то даже восхищением говорит:
— Вот ведьма!..
Сон ускользает от Одина — и роняет его в глубокую и засасывающую черноту забытья.
§11 Одиллия и Одетта
Оберн, месяц до текущих событий
Сестра бесстрашно сидела на самом краю парапета. Беззаботно болтала ногами, глядя вниз, на простирающийся под ней во все стороны серый Оберн. Ветер ласково трепал ее волосы; играли на солнце, отбрасывая мелкие блики, блестящие сережки-бабочки — подарок Мандерли.
Гарден наблюдал за ней краем глаза от самой лестницы, изредка бросая взгляд на защитный купол — обещали грозу, и он, в отличие от взбалмошной сестры, предпочел бы переждать ее в помещении.
Однако взывать к ее благоразумию смысла не было. Да, она была умна; но ее эксцентричность, по мнению Гардена, граничила с форменным безумием. Любые замечания и просьбы перестать позориться воспринимались ею, как вызов, так что количество неординарных (а по мнению Гардена — раздражающих) поступков постоянно возрастало в геометрической прогрессии.
Но сегодня сестра была необычно тиха. Задумчиво осматривала Оберн с высоты крыш третьего уровня, неспешно качая босыми ногами над бездной, и что-то напевала себе под нос. Гарден не совсем понимал, зачем она вытащила его с собой — даром, что они были близнецами, он все чаще замечал, насколько они были чужими друг для друга. О чем им было говорить?
Некогда, в детстве, они были очень близки. Но так продолжалось до смерти мамы; после нее сестра отдалилась, посвятила всю себя младшим братьям и забросила совместные игры и тайны. Тик Так и Рафаэлло, Мандерли и Киндерзаняли все ее мысли. Гардену оставалось довольствоваться общением с замкнувшимся от горя отцом и кузенами, на которых он всем сердцем хотел походить — особенно на Ронднуара.
— Брат, слушай, — негромко произнесла она, прервав его размышления. Гарден вскинул голову, демонстрируя внимание.
— Да?
Сестра чуть склонила голову, глядя вниз, под босые ступни.
— Почему ты так любишь этот город? — Она обернулась к нему, и в бледно-зеленых — таких же, как у него — глазах Гарден неожиданно для себя прочитал грусть. Невольно стушевавшись — ощущение было такое, будто он подглядел что-то, для него не предназначенное — Гарден перевел взгляд на шпили правительственных зданий.
— Не могу сказать, что я в него прямо-таки влюблен, — задумчиво протянул он. — Но мне нравится, как он работает. Идеальный механизм, где каждый на своем месте.
Она исподлобья глянула на него.
— Но взгляни на его людей, — негромко произнесла она. — Они словно клоны. Копируют друг друга, а любого, кто недостаточно высоко взобрался по иерархической лестнице, чтобы позволить себе отличаться, но при этом не хочет или не может равняться на остальных, травят, словно дикие звери. Неужели ты считаешь, что это нормально?
Гарден пожал плечами. Подошел чуть ближе и скрестил руки на груди, окидывая взглядом город.
— Во имя всеобщего блага приходится чем-то жертвовать, — спокойно заметил он. — Для них же будет лучше, если они не будут выделяться. Каждый должен быть совершенен — в мыслях, действиях, облике. Каждый должен быть на своем месте, выполнять свою работу и свой долг — и только тогда общество будет полноценно функционировать.
Взгляд сестры стал недоверчивым. Раздраженно качнув ногой, она поинтересовалась:
— Ты серьезно так думаешь?
— Да, — тут же ответил Гарден и после небольшой заминки негромко добавил: — И, если честно, я считаю, что тебе тоже стоит... успокоиться.
Она прищурилась и вскочила — не отходя от края, босыми ногами стоя на парапете — и уперла руки в бока, глядя на него с вызовом.
— Объяснись, — потребовала она безапелляционным тоном, и Гарден отвел взгляд.
Как, наверное, странно другим людям видеть девушку, балансирующую на самом краю крыши — он кожей чувствовал их осуждение и собственный стыд за ее опасные игры, за очередное чудачество.
— Я хочу сказать, сестра, — ровно произнес он, — что тебе стоит быть аккуратнее в действиях и поступках. Да, наша семья имеет определенные заслуги перед Правительством, но это же обстоятельство налагает на нас дополнительную ответственность, понимаешь? Мы должны подавать пример людям, а ты... ты позоришь нас своими странными поступками, своим нежеланием подстраиваться под законы социума.
На крыше воцарилась тишина, которую нарушал только далекий рокот приближающейся грозы. Сестра спрыгнула с парапета и направилась к нему, скрестив руки на груди; и, хотя он был гораздо выше нее, она смотрела на него, словно на таракана.
— Ты меня стыдишься, — произнесла она. Каждое ее слово сочилось ядом; Гарден заставил себя взглянуть ей в глаза — злые и прищуренные.
— Не только я, — уверенно ответил он, не опуская взгляд. — Вся семья.
— Маленький лжец, — ее голос казался ласковым, но поза и выражение лица говорили о другом. — Мальчики никогда бы не повернулись против меня. Кто угодно — ты, отец, Роше с Ронднуаром — но не мальчики.
— Я говорю то, что вижу, не более, — обронил Гарден и продолжил: — Ты ведешь себя так, как не пристало обернке. Ты словно тальтрийка с их дурными песнями и сказками, говоришь и одеваешься, как будто правила приличия писаны для всех, кроме тебя. Ты позоришь семью в глазах народа, неужели не ясно? — холодно закончил он.
Грудь сестры часто вздымалась, руки яростно сжались в кулаки. Гарден про себя удивился настолько бурной реакции — в конце концов, он сказал ей правду, к чему обиды? Кто-то должен был это сделать, и, если остальная семья не находила правильных выражений, это стоило сделать это ему. Напомнить о приличиях, призвать к порядку, намекнуть на необходимость удерживать себя рамках общепринятого...
Но того, что она сказала ему в ответ, он никак не ожидал. Не ожидал, что она приблизится к нему на расстояние выдоха и, не сводя с его глаз упрямого, жестокого взгляда — такого, какой всегда у нее появлялся, когда ей было больно — прямо в губы прошепчет:
— Милый, милый братец, — прошептала она, нежно проводя рукой по его лицу — и Гарден почувствовал, как каменеет под этим касанием, — Лучше бы ты посмотрел на себя. Учишь меня быть правильной, а сам?
Гарден похолодел.
— Я как раз совершенно нормальный, — через силу выдавил он.
Сестра покачала головой и тем же вкрадчивым шепотом продолжила:
— Ты видишь сны, я знаю, — она говорила все тише, но не сводила разъяренного взгляда с его лица: — Ты кричишь по ночам, и я знаю: тебе снится, что ты обезглавлен. Ты помнишь, что значат сны: ты, мой милый брат, гораздо ненормальнее меня.
— Нет! Отстань, чокнутая! — Он оттолкнул ее, и сестра, качнувшись, рефлекторно отступила на пару шагов, к парапету; бесконечную секунду Гарден наблюдал, как она балансирует на самом краю, отчаянно пытаясь удержать равновесие.
А потом ее ступня неловко подвернулась; последнее, что он видел — ее потрясенный взгляд перед тем, как она исчезла за парапетом.
Гарден встрепенулся.
Воспоминание о гибели сестры преследовало его и днем, и ночью с тех самых пор, как тогда, после своей злосчастной речи, он впервые увидел ее перед собой; как ни старался, он не мог изгнать из головы ее последний взгляд. Сколько бы он ни убеждал себя в том, что это был несчастный случай, сколько бы ни клялся себе, что в ее смерти нет его вины, перед глазами вновь и вновь всплывали ярко-малиновые глаза и зловещий шепот: «Ты меня убил».
Лекарства не брали — только мешали думать, а трезвый рассудок Гардену в преддверии войны был жизненно необходим. Галлюцинации преследовали его; в отчаянных попытках оправдать свое состояние Гарден валил все на переутомление, стресс, недостаток сна.
Хотя и понимал — никогда прежде ему это не мешало.
Теперь помимо видений его не отпускал постоянный страх. Каждый взгляд в зеркало был мучением — все чаще он представлял, что увидит в отражении ее — не себя. Каждая попытка закрыть глаза и поспать сопровождалась борьбой с собственным ужасом, кричавшим, что утром он проснется лишь отголоском в теле, контроль над которым переняла она.
Он больше не был правильным — и, пускай этого осознания Гарден избегал, отрицать его было бессмысленно.
Разум его покидал.
Он стал ненормальным.
Однажды кто-нибудь узнает; узнает, что он — убийца, сумасшедший, и тогда ему придется бежать, скрываться, заметать следы — или повторить путь сестры.
Вниз.
В отражении он все еще видел себя — но за его спиной стояла она и ухмылялась, прищурив жуткие ярко-малиновые глаза.
— Ты же не думал, что я тебя брошу? — пропела она в этот раз, касаясь плеча его зеркального двойника — и он почувствовал сквозь рубашку хватку ледяных пальцев.
@темы: Mini Bang - 2016
Спасибо Вам большое за отзыв!
и мы рады, что текст позволил взглянуть на арт иначе)
Отличная ау! Может быть, дело в том, что я люблю и такие вот антиутопии, киберпанковские в том числе, и фэнтези, и сочетание, казалось бы, несочетаемого, но мне зашло просто неимоверно. Персонажи - прекрасные, разные, живые люди, каждый из них узнаваем, за их судьбой хочется следить.
Согласна, что с первого прочтения может быть сложно проследить все параллели и связи судеб, но, чем текст и цепляет, так это тем, что возникает желание его перечитать. Бывает, что смотришь фильм или читаешь книгу, и вот всё хорошо, но возвращаться к истории не тянет, а тут - наоборот, хочется погрузиться в неё снова, чтобы уловить что-то, что мог пропустить первый раз, когда стремился к финалу.
И вот просто за всё и сразу хочется авторов обнять и заняшить, потому что аушка полна деталей, из которых складывается целый мир, в который верится.
Я не особо хороша в написании километровых отзывов, поэтому просто знайте, что мне безмерно понравилось и зашло, несмотря на какие-то мелкие огрехи, которые можно было бы выделить, но даже не хочется заострять внимания.
Лучей любви и стену сирдец вам
читать дальше
Спасибо тебе за развернутый отзыв
Отличная ау! Может быть, дело в том, что я люблю и такие вот антиутопии, киберпанковские в том числе, и фэнтези, и сочетание, казалось бы, несочетаемого, но мне зашло просто неимоверно. Персонажи - прекрасные, разные, живые люди, каждый из них узнаваем, за их судьбой хочется следить.
И вот просто за всё и сразу хочется авторов обнять и заняшить, потому что аушка полна деталей, из которых складывается целый мир, в который верится.
Здорово, что получилось передать мир так, чтобы он увиделся читателем. От лица нас обеих - спасибо, что увидела и приняла персонажей, поверила в мир! Это очень важно!)
поэтому просто знайте, что мне безмерно понравилось и зашло, несмотря на какие-то мелкие огрехи, которые можно было бы выделить, но даже не хочется заострять внимания.
Теперь знаем
ответная стена сирдец
читать дальше
С удовольствием читала в метро, на обеде, в небольших перерывах. Трепетно и нежно люблю игры разума и когда автор приводит к другой концовке, не той, которую себе представлял читатель. Молодцы!
Редко когда нравится м!Гарден, но у вас он замечательный
Немножко не хватило увязки двух миров, если отбросить мир теней, то мир Скиттлза, Баунти, Роше, Линдта и других ничего не потеряет.
Но тем не менее, интересное чтение. Были горькие моменты, были нежные, моменты самоопределения и отречения.
Спасибо!
.
Редко когда нравится м!Гарден, но у вас он замечательный
Вот за это отдельное спасибо. Мы до этого плотно с Гарденом дела не имели, так что его личность в каком-то плане стала экспериментом))
Ждала его появлений и появлений Рафаэлло больше всего. Остальные персонажи покоряют своей целостностью и наличием собственного мнения — тем, что каждый из них личность..
Спасибо!
Немножко не хватило увязки двух миров, если отбросить мир теней, то мир Скиттлза, Баунти, Роше, Линдта и других ничего не потеряет.
Значит, не хватило эфирного времени, как метко выразился один из анонов, чтобы показать)
Изначально планировалось, что для каждого Эрнор - мир снов - сыграет свою роль. Ронднуар расставит свои приоритеты, поймет, что для него важнее всего. Баунти... по большей части, как и с другими людьми, ее Эрнорийская фигура - искаженное магией ядро ее личности, и, к тому же, ее образ важен для Марса. Да и их прощание в Эрноре... Скиттлз, Линдт и Роше - для них, по большей части, мир Эрнора важен для понимания самих себя. А для остальных Эрнор довольно явно, как нам кажется, влияет на сюжет))
Но да, недоработали, признаюсь. Если автор оправдывается в комментариях, автор недоработал))
Но тем не менее, интересное чтение. Были горькие моменты, были нежные, моменты самоопределения и отречения. Спасибо!
Спасибо за уделенное нашему тексту время.