— Уходи, — сухо потребовал он. Сестра рассмеялась:
— Не гони меня, милый! — Она закружилась по отраженной комнате; на миг ему показалось, что очертания ее платья расплываются и клубятся. — Безумцы должны держаться вместе, верно? А ты все никак не обретешь свою вожделенную нормальность, — Нарочно выделив последнее слово, она удовлетворенно расхохоталась, видя, как он болезненно кривится.
— Уходи! — резко выкрикнул он, сжимая голову руками. — Ненавижу тебя! Ненавижу!
Усилием воли взяв себя в руки, Гарден вновь поднял глаза на зеркало и, рассмотрев в отражении стоящего в дверях Линдта, побледнел.
— Вот как, — сухо произнес Линдт. — Что ж, спасибо за информацию.
Сестра, незримая для амеранца, скользнула к нему, пританцовывая на кончиках пальцев; Гарден резко развернулся и нашел в себе силы выдавить подобие растерянной улыбки:
— Извини, — он постарался изобразить наиболее доброжелательное выражение лица, но маска сползала с него, словно акварель с листа бумаги, облитого водой. — Не выспался сегодня, вот и мерещится бездна знает что.
Отговорка была слабой, откровенно слабой, но на большее Гарден был не способен — и, к тому же, видел, как в глазах Линдта нарастает подозрение.

За свою промашку с речью Гарден ожидал чего угодно — скандала, выговора, отстранения. Однако Ронднуар сумел его удивить — вопреки всем предположениям Гардена он отметил, что речь оказалась весьма своевременной.
— Даже лучше, что мне не пришлось предлагать смягчить режим, — произнес он. — Граждане Оберна потрясены, и восстание Тальтры сыграло нам на руку. Если сейчас предложить закрутить им гайки, возмущенные люди встанут на мою сторону; что до тебя — лучше, если они раскритикуют тебя, чем премьер-министра, согласен?
Под внимательным взглядом Ронднуара Гардену оставалось только согласиться.
— Ты прав, кузен, — заметил он. — Нельзя, чтобы представители верховной власти теряли авторитет.
— Именно.
Ронднуар не отводил взгляда; Гарден почувствовал себя несколько неуютно.
— Я могу идти? — осведомился он.
Ронднуар кивнул.
— Иди.
И — совсем уж неожиданно — добавил:
— Как только льенн Экселленс отправится домой, получишь пару дней отпуска. Сейчас я официально отстраняю тебя от работы на неделю, чтобы успокоить прессу, но не прекращай заниматься делами.
Неужели заметил?!.. Десятки панических мыслей роем искр взметнулись в голове Гардена; с трудом подавив чудом и разве что чудом сохранив невозмутимое выражение лица, он коротко ответил:
— Спасибо.
А затем покинул кабинет.

За окном на Оберн надвигалась гроза. Звук грома вызывал у Гардена неприятные ассоциации, но работу никто не отменял. Сидя во временном кабинете Линдта, они вдвоем перебирали документы, необходимые для заключения дополнительного военного соглашения между Оберном и Амераном. Линдт согласился принять полномочия посла от Амерана, что значительно упростило волокиту с бумагами и сократило время рассмотрения договора — тем более, что теперь путешествовать между городами без телепортационных станций было значительно сложнее.
Шли третьи сутки без сна; Гарден боялся сомкнуть глаза хоть на минуту, да и, в целом, едва ли этой самой минуток располагал. Стимуляторы постепенно переставали приносить прежний эффект, так что разум с каждым часов терял цепкость и ослабевал.
Усилием воли заставив себя сконцентрироваться на задаче, Гарден перевел взгляд на копию предыдущего договора о военном сотрудничестве, заключенном три сотни лет назад. Буквы с некоторой неохотой выстроились текст, и, едва Гарден уловил суть документа (что было непросто — юристы в те времена имели свойство злоупотреблять трудночитаемыми и громоздкими формулировками), как Линдт привлек его внимание, откашлявшись.

— Ты напряжен, — заметил он.
Подняв глаза, Гарден увидел, что повязка лежит в стороне, а сам Линдт, моргнув и «погасив» мерцающий биоэлектронный глаз, устало откинулся на спинку стула. Пристальный, изучающий взгляд Линдта был направлен на него; ощутив дискомфорт, Гарден заерзал на месте, но заставил себя ответить:
— Я в порядке, — Он усмехнулся и зачем-то добавил прежде, чем успел себя остановить: — Оно и понятно, на самом деле. Не с кем и некогда выпустить пар.
Когда до него дошел смысл собственной глупой шутки, он остолбенел и отвел взгляд, нервно поджав губы.
Да что она себе позволяет!..
— Прошу прощения, я... — начал он, но Линдт его перебил:
— Это вполне естественно.
Повисла неуютная пауза.
— Да, — наконец ответил Гарден. — Да, разумеется.
И опустил взгляд на бумаги.
Но внимание уже не подчинялось ему — была ли тому виной усталость или козни сестрицы, он не знал. Глаза его сами собой скользнули по фигуре Линдта — тот, снова выпрямившись, но слегка склонив голову над голоэкраном, внимательно изучал параграфы старых договоренностей. В глаза Гардену бросились напряженная челюсть, поджатые губы, аккуратно — несмотря на такое же отсутствие сна — собранные в хвост длинные волосы и идеально чистый ворот белой сорочки.
Опустив взгляд на шею, Гарден усилием воли заставил себя не ослаблять воротник рубашки. Отчего-то обыкновенно раздражавшая его татуировка ворона показалась удивительно знакомой, словно он видел ее где-то еще — но где, к сожалению, память подсказывать не спешила.
— Гарден? Что-то не так? — почувствовав на себе его тяжелый взгляд, Линдт повернул голову, и Гарден поспешно перевел его на голоэкран, расположенный перед послом.
— Прости, — как можно нейтральнее ответил он. — Пытаюсь рассмотреть даты — никак не вяжется у меня с этим договором. Ох, бездна...
Он попытался встать, но в ушах у него неожиданно зашумело; пошатнувшись, Гарден рухнул обратно на стул.
— Все в порядке, — выдавил он, заметив, что Линдт кинулся к нему. Но тот все равно помог ему подняться и отвел к мягкому кожаному дивану, на который Гарден упал, как подкошенный.
— Я вызову врача, — сказал Линдт, но Гарден отчаянно вцепился в его руку, качая головой:
— Не надо.
Поколебавшись, Линдт кивнул, поднялся и молча вышел; вернувшись через несколько минут, он протянул Гардену стакан с ледяной водой, оказавшийся как нельзя кстати. Ощущение настоящего, реального холода отрезвило его, помогло вспомнить, где он находится; вытерев рукавом губы — недопустимый для него прежнего жест — Гарден коротко кивнул и вернул стакан Линдту.
— Спасибо, — произнес он и откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза.
Диван рядом с ним прогнулся — Линдт опустился рядом.
— Если не возражаешь, — начал он вроде бы тактично, но железный тон не оставлял возможности свернуть разговор, — я бы хотел понимать, что с тобой происходит. Сомневаюсь, что дело только в недосыпе.
Гарден приоткрыл один глаз; Линдт неотрывно смотрел на него, ожидая ответа. Ответа, который найти было не так-то просто.

В любой другой день, в любых других условиях он бы придумал, что сказать. Изящно пресек бы одной-двумя фразами все попытки вызнать что-то про его самочувствие и душевное состояние. В любой другой день он бы жестко дал понять, что его состояние — его дело.
Но не сегодня.
— Я больше не вписываюсь в эту систему, — просто сказал он. — Ее частью могут быть только нормальные люди. А я больше таковым не являюсь.
— И в чем это выражается? — спросил Линдт.
Гарден кинул на него усталый взгляд из-под полуопущенных ресниц.
— Ты амеранец. Не думаю, что ты поймешь. Вы все слегка... Эксцентричны.
— Я военный, — напомнил ему Линдт. — В первую очередь — военный.
— Ах, да, — Гарден потер лоб ладонью и осторожно надавил кончиками пальцев на внутренние уголки глаз. — Тогда... Я, кажется, схожу с ума.
Повисло неловкое молчание; спохватившись, Гарден испытал острое желание стереть сказанное из потока времени. Но пути назад не было: по взгляду Линдта он увидел, что тот ждет, когда Гарден продолжит.
Гарден сделал глубокий вдох.
— Я перестаю контролировать собственные эмоции, — мрачно объяснил он. — Я теряю контроль над своим разумом; все больше и чаще я допускаю мысли, недостойные представителя Обернского совета. Меня преследуют видения — заведомо лживые. И — не верю, что говорю это — я вижу сны.
Остатки его разума лихорадочно искали пути отступления. Своими руками Гарден рыл себе могилу; признав перед Линдтом собственную ненормальность, он сам выставил на своем досье жирный штамп.
«Неблагонадежен».
По-хорошему, он должен был сорваться с места и прямо сейчас бежать; но вместо этого он в ожидании ответа смотрел на непроницаемое лицо Линдта. Он уже представлял, что будет дальше, если он не улизнет — вызов врача, свидетельские показания, клиника, обследования в запертой на тысячу замков палате — такой же, в которой заперли Тик Така, — а затем, скорее всего, долгий путь в Зону рекреации.
Конец карьере и всей жизни. Он — позор семьи. Несмываемое пятно, которое будет преследовать фамилию Ферреро.
Безумец!..
Тихий, парализующий ужас накрыл его с головой, когда Гарден понял, что Линдт собирается что-то сказать. Подобравшись всем телом, он принялся лихорадочно искать взглядом пути отступления, но ответ Линдта заставил его замереть на месте.
— Я тоже вижу сны.
«Настало время поиграть», — пропел у него в голове знакомый голос. И прежде, чем Гарден нашелся с ответом, в глазах его потемнело.

Ему казалось, что он где-то на самом дне океана. Каждый вдох отдавался болью в груди — до момента, пока Гарден не понял, что дышать ему больше не нужно; сквозь тяжелую, черную толщу воды он не мог выбраться наверх.
Даже здесь от нее не было спасения.
— У меня для тебя сюрприз, братец, — она стояла перед ним, прекрасная и пугающая; малиновые глаза ровно светились в темноте, а волосы ужасающим потусторонним пламенем колыхались вокруг ее фигуры.
— С чего такая радость? — подозрительно спросил Гарден.
Она крутанулась; всколыхнулась юбка, подхваченная подводным течением. Она танцевала — здесь, где Гарден, придавленный тоннами воды и неподъемным весом собственного ужаса, едва мог пошевелить рукой.
— Считай это моим прощальным подарком! — рассмеялась она. — Маленькое исполнение заветного желания, на которое ты сам никогда бы не решился!
На миг ему показалось, что он умрет от облегчения.
— Неужели ты прекратишь меня мучить? — выдохнул он; сестра остановила свой вальс, оказалась около него и протянула с лукавой улыбкой:
— О да. Это будет тебе платой — ты дал мне самый ценный подарок, какой только мог.
Гарден нахмурился. Он собирался что-то спросить, но...

...кислорода катастрофически не хватало. Гарден распахнул глаза и тут же зажмурился, жадно заглатывая воздух. Даже приглушенный свет отчаянно резал глаза; ощущения возвращались столь же резко, как и сознание.
И вместе с ними пришло понимание, что что-то идет не так.
«Смотри, мой милый брат...»
Он видел, чувствовал, осознавал — но не мог управлять своим телом; оно двигалось само по себе, пальцы сами вплетались в чужие жесткие волосы, ноги сжимались на чужой пояснице.
Чье-то разгоряченное дыхание обжигало его шею; неведомый доселе каскад ощущений — жар, странная боль и постыдное удовольствие, исходящее оттуда, откуда не должно бы — сводил его с ума.
Осознание пришло мгновенно.
Линдт.
Гарден попытался оттолкнуть его, столкнуть с себя, закричать — но вместо этого лишь крепче сжал его плечи, запрокинул голову, слыша словно со стороны, как с губ слетает глухой стон.
Линдт хрипло, рвано дышал ему в шею; продолжая одной рукой опираться об диван, он опустил вторую вниз, нашел и сжал член Гардена, заставив того отчаянно прикусить губу, чтобы не сорваться на крик.
Там, в глубине души, все еще была его сестра, завладевшая его телом; но гораздо ближе он чувствовал Линдта. Чувствовал запах пота, бергамота и мяты, исходящий от его кожи; чувствовал его шрамы под собственными пальцами, мертвую хватку механической руки рядом с плечом, а тепло живой, двигающейся синхронно с их телами — на собственном члене; чувствовал на себе его замутненный взгляд из-под полуприкрытых ресниц.
И пульс под губами, под странным рисунком одноглазого ворона.
Никогда в жизни Гарден не испытывал ощущения подобной всепоглощающей близости; ни с одной девушкой — а их было немало, — ни в кругу семьи, ни в детстве, когда сестра еще любила его больше, чем всех остальных.
Вес чужого тела. Чужой запах, чужой хриплый голос. Странные, но не пугающие ощущения.
Он не знал, иллюзия это или нет, игры ли это сестры с его разумом или нет, но чувствовал, что смятение и страх ушли.
Даже если он безумец — видимо, есть в мире человек, который примет его и таким.
Она не отступит, Гарден знал это. Он зажмурился, глотая ртом воздух — Линдт ускорялся, становился более жестким, более настойчивым, и Гарден подавался ему навстречу, всеми силами пытаясь удержаться. Непередаваемое ощущение безграничного удовольствия накрывало его с головой; он уже не контролировал голос, пока в подсознании набатом билась мысль.
Он не такой, как все. Он безумен. Он опасен. Он — несмываемый позор для семьи.
Толчки стали совсем быстрыми: Линдт отпустил его член, придержал за бедра, не сбавляя темп, выпрямился, и Гарден бездумно заскользил руками по его груди, отчаянно терзая зубами собственные губы.
Хриплый, сдержанный стон Линдта стал для него последней каплей — и, выгибаясь на диване, Гарден почувствовал, что его сознание смывает сокрушительной волной — той же, что подчинила себе тело.
Оглушенный, обессиленный, ловящий губами воздух, он почувствовал, как вновь уплывает в черноту — и услышал собственный голос с чужими, но такими знакомыми интонациями, словно издалека:
— Я обещала, что найду тебя, Морриган...
Чернота поглотила его.

§12 Иуда


Оберн, наше время
Рыжая девушка с инфоэкрана с отчаянным взглядом говорила про ложь официального правительства. Говорила решительно, выдвигала ультиматум Обернскому совету, разоблачала перед всем миром заговор власти, посягнувшей на контроль над всеми сферами жизни государства.
Но, к сожалению — или к счастью — для Рафаэлло ее речь не стала откровением.
С тех пор, как он открыл дверь комнаты Тика и прослушал его последнее сообщение, прошло несколько дней. В голове до сих пор царила путаница, и призвать мысли к порядку у Рафаэлло не получалось — в голове до сих пор эхом отзывались слова Тика.
— Я многое от тебя скрывал, — говорил ему на записи Тик. — Для начала, ты должен знать, что я являюсь членом Сопротивления.
Я вышел на них, когда Гарден погибла — мне казалось, ее падение не могло быть случайным, и в поисках убийцы я вышел на местного лидера Сопротивления. Это оказалось не так сложно — среди студентов давно ходили слухи о вербовщиках; достаточно было просто перехватить верный сигнал с верного коммуникатора, а дальше, как ты понимаешь, дело техники.
К сожалению, доказательств, что ее убрали люди из Оберна, я не нашел, хотя испытываю уверенность, что без них не обошлось. Однако я узнал много чего интересного...
Он вкратце рассказал про чип, про подозрения относительно вируса Эйделла — и, судя по тому, что говорила рыжая девушка из Сопротивления, оказался абсолютно прав. И про контроль, и про встроенные в организм каждого жителя системы слежения, и про многое другое — и, как оказалось, к такому Рафаэлло не был готов.
Когда запись закончилась, Рафаэлло еще долго просидел в пустой тишине и темноте нежилой комнаты, крутя в руках замолчавший коммуникатор. Плохо, когда твои подозрения оправдываются; но еще хуже, если они оправдываются так, как ты не мог и представить.
Его брат был одним из участников Сопротивления — и, как оказалось, не самым бесполезным.
Именно Тику принадлежала идея нападения на премьер-министра, вот только в его плане речь шла о правительстве Амерана.
Именно он предлагал нести доказательства, если таковые появятся, в сенерийский парламент — а затем и в тальтрийский.
Именно Тик возвестил, что начнется война. Он же пообещал взрывы, теракты, переброс ответственности за них между сторонами. Он же подсказал, как все провернуть, чтобы Сопротивление в глазах тальтрийцев и сенерийцев выглядело не террористами, а героями.
Неудивительно, что его убрали — быстро, бесшумно и не оставив практически никаких следов, так, чтобы не заподозрил никто — кроме, может быть, Рафаэлло. Но кто ему поверит?
Правильно.
Никто.
В конце концов, Тик был частью высокопоставленной семьи; так или иначе, из этого вытекали две истины, которые Рафаэлло оспаривать не мог.
Первая: из-за его положения в обществе это был единственный способ гарантированно убрать Тика с дороги и лишить Сопротивление ценного кадра.
Вторая: скорее всего, приказ отдал Ронднуар. И,что логично, Роше и Гарден-младший об этом знали.
После смерти Тика и Гарден Рафаэлло думал, что хуже уже быть не может. Однако он ошибался; прокручивая в голове каждый разговор с Ронднуаром, Рафаэлло, скорчившийся у темной двери в пустой квартире — Мандерли надоело ждать, и он ушел — думал. Думал о том, что было в голове Ронднуара, смотревшего ему в глаза каждый день. Думал о том, что для него ценнее — положение семьи или порядок системы. Думал, какой выбор из тех, что были у Ронднуара, казался большим предательством — убийство Тика или сохранение его жизни.

На собственные последующие действия Рафаэлло смотрел словно со стороны.
Он действовал точно так, как до того действовал его близнец — отследил студента, чуть более выделяющегося, чем все остальные, и перехватил сигнал с его коммуникатора. Безумием было чувствовать, что он предает собственную семью; но разум его шептал, что на самом деле преданы оказались они с братьями — не он.
Сопротивление его ожидало; Рафаэлло получил возможность переговорить со Скиттлзом, одним из знакомых его брата. Единственное, что удивило Скиттлза — это почему Рафаэлло добрался до них так поздно; сейчас, когда нарастающее напряжение вот-вот должно было перерасти в гражданскую войну, было тяжелее поддерживать связь между членами Сопротивления в разных городах.
Но Рафаэлло это не останавливало — он знал, чего хочет.
Чип, о котором рассказал ему Скиттлз, он удалил себе сам — под хорошей дозой анестезии, поздно ночью, когда никто бы не смог раскрыть его. Повязка на следующий день не понадобилась — заживляющий спрей затянул мелкую ранку за ночь, так что Рафаэлло надеялся, что никто ничего не заметит.
Все больше информации он умудрялся передать членам Сопротивления — не такой важной на первый взгляд, но редкой, если присмотреться внимательнее. Планировка Центрального управления, координаты заброшенных домов Оберна, непопулярные маршруты — все это немало интересовало его новых знакомых.
В новостях все чаще говорили об участившихся акциях контроля — массовых чистках во всех структурах Оберна и Амерана. Причиной послужило предательство амеранского оперативника Управления Правопорядка — некоего Форреста, которого поймали при попытке сбежать из города на угнанном летапе для подпольных гонок после передачи важной информации Сопротивлению. Рафаэлло знал, что его отдали под трибунал; ходили слухи о расстрелах — впрочем, Рафаэлло полагал, что это всего лишь слухи.
Тем не менее, чем дальше, тем больше Рафаэлло убеждался в мысли: люди не будут счастливы до тех пор, пока нынешнее правительство сохраняет власть.
А значит, стоило его сменить. Количество жертв от терактов росло; и тот факт, что это были инсценировки правительства, лишь укрепляло веру Рафаэлло.
Дома он благоразумно избегал обсуждений политики. В семье Рафаэлло воспринимали как пацифиста, а потому, чтобы лишний раз не тревожить его убеждения, тему войны и возобновления контроля в беседах аккуратно обходили. Даже Гарден, который в последние месяцы не давал Рафаэлло проходу своими подколами, а к работе относился необычно безалаберно, выглядел спокойным, собранным и отдохнувшим.
— Что, Экселленс уехал? — полюбопытствовал как-то Мандерли, когда они с Киндером играли в карты.
Гарден покачал головой.
— С чего ты так решил? — равнодушно спросил он, перебирая у камина в общих апартаментах Ферреро разные безделушки.
Мандерли пожал плечами.
— Ты становишься похож на себя, — обезоруживающе улыбнулся он.
Гарден мельком глянул на него и усмехнулся:
— Тебе виднее, малыш. Тебе виднее..
По повисшей в апартаментах тишине Рафаэлло понял, что что-то не так — с минуту Мандерли и Киндер молча смотрели то друг на друга, то на Гардена. А потом Киндер украдкой показал Мандерли какую-то карту, и тогда они сложили колоду и вместе ушли в свою квартиру, оставив Рафаэлло недоуменно провожать их глазами.

Впрочем, спокойствие Гардена заметили не только младшие; как-то вечером, когда они с Рафаэлло увлеклись обсуждением вышедшего романа, Роше обронил:
— Обычно я обсуждаю литературу с Гарденом, но в последнее время, похоже, его голова занята другим, — он внимательно посмотрел на Рафаэлло, и тот только пожал плечами в ответ:
— На меня не смотри. Я знаю, что он весь в работе — сопровождает этого вашего амеранца круглые сутки, и все.
Роше задумчиво покрутил бокал в пальцах, на свет рассматривая оттенок вина.
— Он стал спокойнее, тебе не кажется? — заметил он.
Рафаэлло кивнул.
— Он стал заметно ласковее с младшими, — и он вкратце рассказал Роше о недавней истории у камина. Видно было, что Роше изрядно удивился; с легкой озадаченной улыбкой он предположил:
— Может, его все-таки проняло? Потеря брата, сестры, покушение на меня, наступающая война...
Вздохнув, Рафаэлло бросил взгляд на бутылку вина и книгу, лежащую на столе — скучнейший патриотический роман.
Во всей семье, наверное, их только Гарден и любил.
— Мне тоже так кажется, — ответил он.
Они вновь вернулись к книге; время за спором пролетело незаметно, и ближе к ночи Роше поднялся, пожелав кузену спокойной ночи и направившись к себе.
Рафаэлло последовал его примеру, но, услышав удивленный возглас, обернулся.
В дверях стоял Ронднуар, и на его каменном лице трудно было что-то прочитать, когда он обронил:
— Верховные члены правительства атакованы — террористы ворвались в здание. Председатель убит.

§12,5 Гроза


Воздух над Границей трещит от напряжения.
Приближается Гроза — ушедшая было на просторы Эрнора, она вновь неспешно возвращается сюда. Нет ни ветра, ни дождя — только безмолвно надвигающаяся громада грозовых облаков и тихо сводящий с ума треск энергетических разрядов.
Зефир сидит на песке, свернувшись в комок; перепуганный Даллахан гладит ее по плечу, тщетно пытаясь успокоить. Он, кажется, не знает, что делать с женскими слезами.
А Бэнши, которая могла бы придумать, просто не приходит на их зов.
— Мне страшно, — тихо всхлипывает Зефир. Рядом с ней опускается Следопыт и мягко обнимает, позволяя уткнуться себе в плечо.
— Впервые вижу такую бурю на Границе... — задумчиво тянет Гудвин, а потом поворачивается к безмолвно стоящему Часовому: — Как ты думаешь, что будет?
— Аннигиляция, — бесстрастно роняет тот. — Я не уверен — не вижу; но, раз я не вижу, значит, не на что смотреть.
Зефир дергается в руках Следопыта.
— Я не хочу! — кричит она. — Не хочу умирать, не хочу, чтобы она умирала, не хочу!..
— Тише, тише... — Жаль, что рядом нет Принца, который смог бы ее успокоить — не словами, так чарами. Следопыт под взглядом Гудвина качает головой.
— А есть возможность, — Гудвин снимает очки с переносицы и прячет их в нагрудный карман, — что ты не видишь, потому что нет только нас?
— Не знаю, — говорит Часовой. — Я не вижу.
Бэнши, ох, Бэнши; если бы не ее пренебрежение к единству Стражей и не жажда мести, пронесенная ею через весь путь на Эрноре, дала ли бы Граница трещину? У Гудвина нет ответов, а Часового спрашивать смысла нет — даже если и знает, он не ответит.
А у самой Бэнши не спросишь теперь — она исчезла, оставив вместо себя потерянного Даллахана, который и знать не знает того, что должен бы — как Страж.
Законы Мироздания неумолимы; плюс тянется к минусу. Вселенная, переполненная магией, сливается с иной, магии лишенной; не удержишь Границу меж ними — превратишь хрупкое равновесие в беззвучный взрыв, и даже всеведущий страж Времени не даст ответ, что будет.
— Мы ничего не изменим, верно? — хрипло спрашивает сзади Багира.
— Нет, — Часовой качает головой. — Вы со Следопытом отреклись — для вас важнее то, что вы хотя бы можете попытаться защитить, и я не могу вас винить. Бэнши пропала, а Агни поглощена жаждой крови и мести. Вчетвером, увы, мы ничего не сделаем.
Зефир вскидывает голову, с надеждой глядя на него:
— Мы должны, — говорит она. — Если попробовать протянуть время, если влить достаточно сил, может, мы удержим Границу? Может, сможем вернуть баланс почти безболезненно?
Ее бледные щеки блестят от невысохших слез.
Часовой молчит. Гудвин бросает на него тревожный взгляд.
Пауза длится три вечности; Гудвин гадает, чем занят Часовой — ищет надежду или слова, убивающие ее? Но вот сияние на миг окутывает тело Часового, и он произносит, словно очнувшись ото сна:
— Возможно.
Зефир поднимается с песка, за ней — Следопыт; у них с Багирой нет и половины силы, но пробовать надо.
Взметается ветер Зефир, Гудвин поднимает глаза, вглядываясь в грозно приближающиеся облака. Часовой простирает руки в стороны, выставляя купол вокруг них; Даллахан, горько взглянув на Гудвина, оглушительно свистит — и из ниоткуда вылетает, стучит копытами по песку огненный скакун.
— Охраняйте нас, — просит Гудвин.
Багира звенит клинками — смазывает их ядом.
— И кто же наш враг? — мрачно интересуется он.
Часовой поворачивает к нему голову и почти неслышно роняет:
— Смерть.
Оглушительный рокот грома раздается посреди лиловой пустыни.
Прищурившись, Гудвин умудряется разглядеть на фоне тучи черную тень — птица мчится к ним. Через несколько мгновений она опускается рядом с ними на песок — и оборачивается Морриган.
Даллахан закрывает глаза.
— Зря ты пришла, — горько говорит он.
Морриган не отводит от него взгляд — пристально смотрит, едва хмурясь, но так же горько говорит:
— Я не знала.
Кивнув, Даллахан смотрит на горизонт — туда, откуда под яркие росчерки первых молний на горизонт высыпаются десятки тварей, порожденных пустотой — паразитов, слетающихся на пир по умирающей Вселенной.
На руках Морриган загорается густое черное пламя.
— Времени осталось мало, — говорит она, и Часовой кивает.
— Мы продержимся столько, сколько сможем, — обещает он и глухо роняет Гудвину через плечо:
— Пожелай мне удачи, Ифрит.

Где-то там, в дрожащем от ужаса Эрноре, на задворках Цирка Огненной колесницы Фаэтон, перебирающий струны в Изумрудном Саду, проваливается в сон.
Ему снится, что крылья его колесницы, летящей под самым краем небесного купола, обрываются одно за другим — сначала белое, Ветер, а за ним и сияющее — огонь.
Лютня падает из его рук; в ужасе глядя, как земля приближается, он хочет закричать — и не может: голос, его верное оружие, покинул его.
Он зажмуривается, не в силах смотреть на собственную смерть; слепящий свет, пробивающийся даже сквозь веки, ослепляет, затапливает разум...
...Он приходит в себя в ослепительно белом помещении, и его сердце неистово бьется от страха.
Впервые за долгое-долгое время сна.

§13 Зона рекреации


— Времени у нас будет мало, — отрывисто бросила Твикс, на голоэкране разворачивая перед сообщниками приблизительный план Зоны. — Это слил нам Марс перед тем, как его поймали. Это — и приблизительное расписание работы корпусов Рекреации.
Сникерс почесал в затылке и огляделся. Скиттлз выглядел откровенно озадаченным; что до Пикника, которого притащили сюда пару дней назад, то он вовсе, казалось, не понимал, где находится и чего от него хотят.
Натс поправил очки.
— Слушай, Младшая, — начал он, но Твикс прервала его взмахом руки:
— Я же просила — Твикс, — резко сказала она. — Ты молодец, что проверил данные, перехватив сигнал со спутника. Но позволь мне договорить, ладно?
Взгляд, которым она его одарила, был красноречивее и без того колючих слов; Натс только вздохнул и устало опустился на стул, следя за пальцем Твикс, указывающей на план.
— Цели у нас две. Первая — телепортационные камеры — находится здесь, — Она притронулась к голоэкрану пальцем, и тот запульсировал в месте ее касания. — Отсюда мы можем попасть даже в Оберн: камеры правительственные и на время беспорядков не отключались. Но охраняются они дай бездна, прорваться будет непросто.
— Как туда попасть? — внезапно проявил интерес к происходящему Пикник; Твикс кинула на него несколько удивленный взгляд, но ответила:
— Есть три пути. Первый — напролом: прорываться через охрану, отвлечь внимание на себя и надеяться, что наших сил, любезно предоставленных Сенерией, хватит на то, чтобы дойти до цели.
Сникерс поморщился. «Силы» — ему не нравилось, как она это сказала; жестко, так, как будто это были не люди, а пушечное мясо. Он бросил взгляд на Скиттлза; тот расстроенно дернул плечами, как будто поделать ничего с ней не мог.
Твикс не обратила на них внимания и продолжила:
— Второй, аккуратный. Мы пробираемся по техническим этажам, а Натс и его умные друзья помогают нам, отключая ловушки по ходу нашего движения. Минус — долго, толпой тяжело пройти так, чтобы никто ничего не заметил, да и всегда останется какая-нибудь ловушка, которую мы не учтем.
Теоретически во главе Сопротивления должен был встать кто-то более опытный; но Твикс не желала ничего слушать. Ослепленная яростью и болью, она хотела крови правительств; и ей, как оказалось, ничего не стоило зажечь своими настроениями сначала участников Сопротивления, а потом — и целые города.
А теперь с ними был Пикник; волна надежды и воодушевления прокатилась по рядам Сопротивления. За ним и его харизмой (пускай еще и не отошедшей ото сна, но долгие годы вдохновлявшей их своими песнями) они спустились бы в саму бездну.
— Лично я голосую за третий план, — Она стряхнула с глаз прядь огненных волос и оперлась на руки, нависая над столом. — Он, так сказать, удачное сочетание первого и второго; нужен будет лазутчик, который прорвется внутрь незамеченным под прикрытием Натса. Его задача — установить электромагнитные глушители по всему зданию и убраться оттуда; по команде Натс активирует глушители, и вся электроника, включая оружие охраны и их коммуникаторы, заглохнет. Таким образом, мы возьмем Зону тепленькой. Минус в том, — она обвела взглядом присутствующих, — что у нас будет всего пара минут. Потом запустится резервное питание охранных систем, и на этом лафа закончится.
Натс нахмурился.
— И что ты предлагаешь? — Он поднялся, вставая рядом с ней и проводя пальцами по экрану. — Я провел лишь предварительное сканирование защитных систем и, тем не менее, я в ужасе. Да, значительная часть ломается легко, но то, что воскреснет, когда питание вернется — это верная смерть, понимаешь?
Твикс пригнулась к голоэкрану.
— О чем ты?
— Вот здесь, — Натс провел пальцами по комплекксу зданий, — установлены системы, которые в случае подтверждения угрозы выпускают ядовитый газ, убивающий мгновенно при вдыхании. Вон в том комплексе на охране «мясорубка» — развеселое устройство на лазерах, превращающее тебя за секунду в рагу для местных сторожевых псов. Это все только цветочки, дальше будет хуже — они не очень-то любят гостей, как ты понимаешь, и не стесняются демонстрировать на них свои изобретения. Вот там, — он указал на маленькое неприметное здание, — это все контролируется, главный узел связи, и после электромагнитного импульса он придет в себя первым. Он и запустит все системы охраны.
— Может, взорвем? — предложил Сникерс. Взгляды присутствующих обратились на него; нервно обведя языком губу, он выступил вперед и, слегка щурясь от неровного света лампы, предложил: — Кто-то из нас установит глушители, а подложу под узел связи бомбу. Идет?
Неожиданно подал голос Пикник. Словно выйдя из забытья, он обронил, скользнув по карте глазами:
— И что мы будем делать, если узел связи накроется? Как мы будем управлять телепортационными камерами — и, если уж на то пошло, как мы их запустим без питания, управление которым тоже там?
— Возьмем с собой внешние блоки питания, — мгновенно ответила Твикс. — Я уже думала над этим; внешние аккумуляторы. Натс, ты сможешь после захвата Зоны развернуть портативный узел управления из подручных средств?
Не сразу, но Натс кивнул.
— Смогу.
— Тогда с этим решено. Кто пойдет ставить глушители?
Скиттлз поднял руку — но не поднял глаза.
— Я, — тихо сказал он.
Твикс взглянула на него, но он продолжал упрямо смотреть в стол и лишь кивнул в ответ на ее тихое «уверен»?
Что между ними двоими происходило, Сникерс не понимал — и не торопился задумываться. Вместо этого, отвлекая их обоих от невеселых мыслей, он напомнил:
— Ты говорила про вторую цель.
— Мог бы и сам догадаться, — Твикс встряхнула головой; волосы вспыхнули в свете лампы. — Мы должны освободить пленников. Марса, скорее всего, отвезли сюда же, так что попробуем его найти. Но в первую очередь — Баунти.
— Если она еще жива, конечно. — мрачно заметил Натс и опустился обратно на стул.
Твикс кинула на него уничтожающий взгляд.
— Конечно, жива, — отрезала она. — К пленникам пойдем я и Пикник, с нами часть сил Сенерии. Натс, ты остаешься на безопасной дистанции — будешь координировать и наблюдать.
— От меня будет мало пользы в глубоком тылу, — покачал Натс головой. — Я предпочел бы быть поближе — сигнал нужен в хорошем качестве.
Сникерс сглотнул.
— Блин, Натс, — он бросил на него умоляющий взгляд. — Ну послушай. Если доберутся до твоей полевой точки, ты не жилец, понимаешь?
Натс поджал губы.

— А если заглушат вашу электронику, и рядом некому будет в считанные минуты поднять новую точку связи, трупы — вы, — спокойно уронил он. — Я не полезу в бой. Но и тут отсиживаться не собираюсь. Чем доказывать мне, что я должен играть труса, — он прищурился, с вызовом глядя на Сникерса, — может, покажешь Твикс чертежи? Их еще нужно отдать механикам.
Почувствовав, что спорить бесполезно, Сникерс поднял руки, сдаваясь, и отступил назад — в тень. Твикс продолжала объяснять план, а он, нервно закусив губу, перебегал взглядом с ее ожесточенного лица на усталые глаза Скиттлза, а с них — на совершенно спокойного Натса. Пикник потихоньку включался в диалог — советовал, предлагал и отговаривал Твикс, и она с ним соглашалась.
Дурное предчувствие ужом свернулось в животе Сникерса.

В наушнике Сникерс слышал голос Натса — спокойный, уверенно командующий, куда идти. Голос успокаивал; если бы не он, то, скорее всего, Сникерс со страху давно дал бы деру куда подальше.
Технические коллекторы давили на мозги не хуже, чем забитый гроб на человека с клаустрофобией; визор, пусть и позволял видеть в темноте, значительно уступал обычному дневному зрению, и в итоге Сникерс чувствовал себя не в своей тарелке.
В конце концов, он не был воином; да, как и все в Акмилане, он проходил курс военной подготовки, да, он учился на преподавателя физкультуры и был парнем довольно крепким.
Но к такому его жизнь не готовила.
Покрепче перехватив бластер, Сникерс как можно более тихо двинулся в направлении, которое указывал ему визор, получавший координаты от Натса. Бледно-желтые блики подсвечивали алым люк; Сникерс осторожно подобрался к нему и уже собирался открыть, как Натс остановил его:
— Сникерс, ловушка.
Он послушно замер, ожидая, когда Натс разберется с люком; когда замок щелкнул, он убрал бластер в кобуру и забрался внутрь.
— Ты прямо под узлом связи, — сообщил ему Натс. — Устанавливай и уходи.
— Принято, — еле слышным шепотом ответил Сникерс.
Он бесшумно спустил сумку с зарядами на пол и, включив подсветку на визоре, принялся осторожно доставать взрывчатку и бережно крепить ее на стену. По внутренней связи он слышал, как Натс так же аккуратно проводит по техническому этажу под корпусами Скиттлза. Благо, жучки глушителей разместить значительно проще — и безопаснее...
Хмыкнув, Сникерс подвел тонкую пластинку детонатора к блокам взрывчатки и аккуратно прикрепил.
— Чисто, возвращайся, — скомандовал Натс, и Сникерс убрал инструменты в сумку, поднялся и так же тихо выбрался наружу, в коллектор. — Скиттлз отступает. Вы собираетесь присоединиться к штурмовой группе?
Опасаясь подавать голос, Сникерс дважды стукнул по микрофону. После него таким же звуком отозвался Скиттлз.
— Тогда торопитесь.
Сникерс прибавил шагу; идти было около километра, а подсветку на визоре он убрал из опасения быть замеченным. Они очистили дорогу от ловушек еще по пути сюда, но рисковать было незачем.
Судя по разговору, Скиттлз тоже выбрался. Пикник через коллекторы подводил свою группу к удобной точке, с которой должен был начинаться захват; немного подумав, Сникерс присоединился к ней.
— Я с Пикником, — отчитался он в микрофон. — Детонатор у меня.
— Скиттлз добрался до меня, — послышался голос Твикс — они заходили с другой стороны. — Натс, по твоей команде готовы вырубать их.
— Ждите, — приказал тот.
Повисла мучительная тишина, давящая на нервы в почти полной темноте сточных коллекторов. Сникерс бросил вопросительный взгляд на Пикника; тот пожал плечами и на всякий случай вытащил бластер. Подумав, Сникерс последовал его примеру.
Через две минуты Натс произнес:
— Сникерс, взрывай!
Колебался Сникерс всего секунду — и, как только где-то в отдалении раздался грохот взрыва, Натс резко скомандовал:
— Глушите и на захват!
— Готово!
— За мной! — скомандовал Пикник.
Они помчались вперед, высыпали, как тараканы, наверх, нападая на беззащитный комплекс Зоны; в воздухе замерцали заряды бластеров, тишина наполнилась криками, взрывами гранат, пожарами.
Заставить себя целиться в людей оказалось гораздо сложнее, чем Сникерс ожидал; бластер в его руках подрагивал, то и дело норовя отдачей сбить выстрел вверх, над головой цели. Оно было и к лучшему — по большей части охрана не могла дать им отпор; без бластеров, без систем защиты они оказались совершенно беззащитны перед атакой Сопротивления, которая в целом все же состояла из хорошо обученных сенерийских солдат.
Стрелять в безоружных он не мог.
Один за другим командиры групп рапортовали:
— Северный комплекс захвачен!
— Взяли корпус с растениями!
— Медицинский корпус пока держится, они забаррикадировались!
— Зал с телепортами захвачен!
— Кто-нибудь, на помощь! На нас спустили каких-то тварей, половина моего отряда мертва!
На глаза Сникерсу попалась Твикс — и, насколько он видел, ее сомнения не терзали. Ее не заботила ни точность попадания — если ее жертва умирала от боли и кровопотери, ей было все равно — ни страх убить человека. Она стреляла решительно, и руки, насколько видел Сникерс, ее не подводили — отнюдь, бластер совсем не дрожал, когда она направляла прицел в очередного бедолагу.
Краем глаза он уловил потрясенный взгляд Пикника, направленный на Твикс; хлопнув его по плечу, он привлек внимание Пикника и повел за собой — вниз, в сектор изучения человеческих возможностей.
— Сник, бездна тебя побери! — прошипел Натс в микрофон. — Ты как заряды установил?!
— В каком смысле? — Сникерс споткнулся на полушаге, позволив отряду проскочить мимо него. — Брат, что не так?
— Системы возвращаются в строй, — резко ответил Натс; слышно было, как он ожесточенно щелкает по клавишам. — Нужно снова отключать!
Развернувшись, Сникерс кинулся назад — наверх и к главному узлу связи.
— Заново глушить Зону я не буду, — Натс говорил быстро, отчетливо; прищурившись в темноте, Сникерс мчался между зданиями. — Взорви, или, я не знаю, расстреляй все, что там осталось, но не дай системам запуститься! Иначе от ребят останется не больше, чем фарш!
— Сколько у меня до узла?
— Поверни направо, за длинным зданием налево, Сникерс, осторожно!
Что-то пребольно ударило Сникерса в левую руку; взвыв, он отскочил к стене, скрываясь за ней. Страх ударил в мозг, от боли слезы брызнули из глаз; зажав руку ладонью, Сникерс опустил взгляд и едва не отключился, увидев на перчатке собственную кровь.
— Сник, соберись, — холодно приказал Натс; расслышав в его голосе скрытую мольбу, Сникерс встряхнул головой. — Он один, за углом. Стреляй или взрывай его.
Сникерсу показалось, что его рука сейчас отвалится.

— Орбит, кого-нибудь на координаты Сникерса, срочно. Он ранен. Остался кто-нибудь боеспособный наверху, кто может к нему подойти?
— Все заняты на постах, — коротко ответила Твикс — Сникерсу почудилась в ее голосе тревога. — Сникерс, держись.
— Ра..Рана небольшая, все нормально, я справлюсь, — протараторил Сникерс. — Я прорвусь!
— Ох, бездна тебя забери, — пробормотал Натс.
В стену, которая защищала его, попало несколько зарядов. Кое-как уняв дрожь, Сникерс отнял здоровую руку от раненой и отцепил от пояса гранату; недолго думая, он швырнул ее туда, откуда доносился звук.
Выстрелы затихли. Сникерс, зажимая рану, побрел к узлу связи — его нагнал один из медиков Орбита и, когда Сникерс парой гранат окончательно разнес треклятый узел, в его наушниках тихо зазвучал голос Скиттлза:
— Ребята, — произнес он. — Мы нашли сектор Марса и Баунти.
— И?.. — голос Твикс взлетел от напряжения.
— ...я думаю, вам стоит это увидеть. Натс, у тебя есть захват с наших визоров?
— Есть.
Медик вколол ему какую-то дрянь; Сникерс зашипел было сквозь зубы, но боль быстро ушла; с перевязкой он чувствовал только небольшую скованность, да и только. Но не боль потрясла Сникерса, а изображение, переданное на визоры.
Изувеченные тела наполовину людей, наполовину растений.
Животные с человеческими головами, неведомые твари, пускай и мертвые, но отвратительней всего, что только видел в своей жизни Сникерс.
Ужасающие препараты в шкафах на стенах; плавающие в огромных прозрачных капсулах тела с неестественно искаженными лицами, руками упирающиеся в стекло в жесте сопротивления, защиты.
Копии одинаковых людей, сидящих недвижно, словно куклы — мертвые клоны с одинаково страшными улыбками.
Сникерс едва успел отскочить к стене — его мучительно, до слез в глазах вырвало; он услышал сдавленный испуганный всхлип Твикс, краем сознания зацепил витиеватую ругань Орбита. Пикник молчал.
— Мы должны поторопиться, — выдавил Скиттлз. — Баунти где-то здесь..
— Нет уж, надеюсь, не здесь! — Голос Твикс истерически зазвенел. — Натс, пиши это! Ни одна скотина теперь не докажет, что эксперименты в Рекреации — наша больная фантазия и теория заговоров! Ох, бездна...
— Твикс, что там? — Натс попытался перехватить изображение с ее визора, но на выходе у него ничего не получилось — изображение плясало,и слышны были только звуки выстрелов да ужасающий вой. — Мы не видим!
— Ваше счастье, мальчики! — Сникерсу могло показаться, но он явственно услышал, как клацнули от страха зубы Твикс. — Я вроде попала ему в глаза, но оно одним движением отодрало мне наплечник! Бронированный наплечник, да его бластеры через раз берут, а он отодрал и сожрал одним движением, и выл так, что...
— Мы слышали, Твикс, — перебил ее Пикник. — Ищите камеры. Слышите? Все ищите. Сникерс, встреть Натса, надо развернуть резервную станцию у телепортов.
— Принято.

— Смотрю, тебе не так и нравится воевать, — сказал, приглушив микрофон, Натс, когда они проходили внутрь телепортационного корпуса.
Сникерс вздохнул.
— Это все, ну, понимаешь, — пробормотал он. — немного иначе, чем я себе представлял.
Натс понимающе хмыкнул.
— Все ожидают трагической музыки, вина, музыки, девочек и фанфар героизма, а получают паршивую смерть на окраине мира и братскую могилу, — мрачно уронил он. — Никаких подвигов, банальное стравливание — или ты, или тебя. Не так уж тут и важны идеалы, согласен?
Сникерс покачал головой.
— Нет, брат, — он проводил взглядом группу сенерийских солдат, ведущих куда-то нескольких ученых. — Если не напоминать себе, что ты дерешься за ребят, которые не пускают своих сородичей на сомнительные опыты, то можно крышей тронуться. Стоишь, воешь от боли, а сам думаешь: стоит ли вообще того свобода? А как ты показал нам те картинки, так все, все сомнения отпали.
Натс только хмыкнул и опустился на пол перед телепортационными камерами, доставая из сумки, захваченной с собой, несколько проводов и подсоединяя их напрямую к своему коммуникатору.
— Мы нашли Марса, — раздался в наушниках голос Скиттлза.
— Он жив?
— Жив, — хриплый голос Марса стал для Сникерса неожиданностью. — Даже в сознании, как ни удивительно. Сколько у вас потерь?
— Пока немного, около полусотни, — вклинился Орбит. — Зону удалось взять почти бескровно.
— Это ненадолго. Я уверен, сюда уже летят от Оберна. Вы готовы дать отпор?
— Справимся как-нибудь, старый упырь, — резко ответила Твикс. — Ты знаешь, где Баунти?
Марс замолчал. Потом ответил — еще более хрипло, чем прежде:
— Да. За мной.
— Натс, пока мы ищем... — Твикс вздохнула. — Раз параллельно взламываешь систему, разошли записи всем ячейкам Сопротивления. Сникерс, будь готов уводить людей, Пикник, мы должны после того, как освободим Баунти, пойти к телепортам.
— И что ты планируешь делать? — поинтересовался тот.
Твикс ответила коротко:
— Обезглавливать монстра.

Бой завязался стремительно — военные нагрянули раньше, чем их ожидал Марс. Поднялась суматоха, солдаты Сенерии и участники Сопротивления торопливо перегруппировывались и перестраивались, отстреливаясь из захваченных зданий.
— Не сдавать позиции! — приказала Твикс; она, как и Пикник, решила вернуться в бой и сейчас ожесточенно палила по военным с крыши сектора изучения предела человеческих возможностей.
Натс разворачивал систему так быстро, как только мог; телепортационные камеры, плохо перенесшие скачок напряжения, с трудом соглашались запускаться. Сникерс прикрывал его, отстреливаясь при входе в зал; на этот раз было куда легче — это были не безоружные люди, а выдрессированные военные, и понимание, что он погибнет, если не даст отпор, было кристально ясным.
Сникерс вскрикнул, когда на входе в зал упало несколько защищавших его солдат, и заорал:
— Телепорты! Кто-нибудь, на подмогу! Кто угодно!
В надежде, что продержится, он открыл шквальный огонь по дверному проему; заорав от отчаяния, от напряжения, он стиснул бластер, не отпуская спусковой крючок. Наконец в конце коридора с той стороны послышались выстрелы, и обернские солдаты, как подкошенные, повалились в дверной проем.
Телепортационные камеры гудели ровным голубым светом; Натс хладнокровно проверял зарядку бластера, продолжая сидеть на земле. Что-то в положении его тела показалось Сникерсу неправильным
— Эй, Натс, — Сникерс подошел к нему на ватных ногах и рухнул рядом, уткнувшись лицом в плечо друга. — Мы — молодцы.

— Точно, — спокойно сказал Натс. — Мы — молодцы. Я останусь охранять камеры, а ты иди к ребятам.
Дыхание никак не хотело восстанавливаться, но Сникерс нашел в себе силы кивнуть и подняться.
— Ты справишься тут один?
Натс махнул рукой в сторону коридора.
— С сенерийцами не пропаду. Иди.
Сникерс хлопнул его по плечу и развернулся, облизывая пересохшие и растрескавшиеся губы. Тело болело, но он заставил себя собраться и побрел наверх, на крышу.
И замер.
Твикс сидела посреди крыши, опустив голову. На ее коленях, повернув к ней лицо, лежал бездвижный Скиттлз; отчаянно отстреливающийся с крыши Пикник захлебывался собственным яростным криком.
Твикс вскинула голову, взглянула в глаза подошедшему Сникерсу — и всепоглощающая бездна, которую он в них увидел, привела его в ужас.
Сникерсу бросилась в глаза кровь — на них обоих. Они оба были ранены, но не настолько серьезно; такое количество крови не могло взяться из этих пустяковых царапин.
Его взгляд снова упал на Скиттлза, сердце от ужаса оборвалось — и, развернувшись, Сникерс помчался по лестнице вниз. От дурного предчувствия его колотила страшная дрожь; вылетев в телепортационный зал, он нашел Натса все так же сидящим у камер.
— Брат?.. — голос отчаянно дрожал. Сникерс подошел чуть ближе — и окаменел.
Под Натсом медленно расплывалась лужа крови.
— Натс, братишка, ну ты чего, вставай, — ему на миг показалось, что он ослеп; Сникерс рухнул на колени, отчаянно встряхнув Натса за плечо — и в ужасе отдернул руку.
Тело Натса безвольно рухнуло к его коленям.
Он услышал пронзительный вой — отчаянный, горький, переходящий в рыдания; и далеко не сразу он понял, что источником этого душераздирающего звука был он сам.

§14 Бесчеловечность


Оберн был охвачен хаосом.
На всех голоэкранах, рекламных щитах, по всем инфоканалам передавалась ужасающая трансляция из Зоны Рекреации — участники Сопротивления, перехватив инфостанции, показывали самые жуткие кадры.
Рафаэлло не выдержал и десяти минут. Его мутило — от отвращения и кипящей ярости. Благо, его никто не видел — Гарден, Роше и Ронднуар уехали сразу, как поступила весть о гибели председателя. Мандерли и Киндер были эвакуированы вместе с большинством жителей города, и Рафаэлло очень надеялся, что убежище достаточно надежно, чтобы выдержать атаки на город.
Купол во многих местах был разбит — ракеты, летевшие со стороны Тальтры и Сенерии, стремительно врывались в город. Кое-где были задеты сваи, удерживающие третий уровень, и город рисковал обрушиться.
Пожар охватывал многие нижние районы города; люди, не успевшие спрятаться в убежища, закрывались дома или, обезумев от ужаса, метались по улицам. Кто-то пытался найти летапы и сквозь дыры в куполе убраться подальше из Оберна.
Контроль над городом был утерян. Системы, работавшие, как часы, по большей части отключились — от повреждений ли или работы саботажников, он не знал.
Коммуникатор взорвался звоном. Не думая, Рафаэлло нажал ответ и увидел перед собой Твикс. Израненную, измазанную в грязи и крови, но еще более отчаянную, чем обычно.
— Раф, — обронила она вместо приветствия. — Нам нужно попасть в Оберн.
— Где Скиттлз? — вместо ответа спросил Рафаэлло.
Твикс поджала губы. Повисла пауза.
— Мне жаль, — негромко произнес Рафаэлло. — В город сейчас попасть проще простого; купол пробит, дыры никем не охраняются.
— Слишком долго, — Твикс махнула рукой. — Послушай, у нас есть прямой телепорт из Зоны рекреации. Полагаю, он ведет не на стандартные станции?
— Думаю, нет. Вы можете выяснить конкретные координаты точки прибытия?
— Повиси минуту.
Голоэкран замигал, изображение пошло помехами. Рафаэлло вздохнул; вот, значит, как... Скиттлз был ему симпатичен; к тому же, глядя на его седину, Рафаэлло каждый раз задумывался, что его брат мог бы остаться в живых, если бы нашелся хоть один человек, который смог бы ему помочь.
Не только хотел — но и смог.
Изображение выровнялось. На голоэкране снова появилась Твикс.
— Мне говорят, что телепорт выходит на север Высшего уровня. Это далеко от здания Правительства? — требовательно спросила она.
Рафаэлло покачал головой.
— Нет. Ты берешь с собой людей?
— Да, — Твикс оглянулась. — Мы хотим захватить административные органы. Что происходит в городе?
Рафаэлло развернул коммуникатор, давая возможность Твикс осмотреться, и прокомментировал:
— Паника, по большей части. Часть населения взбунтовалась, идет к правительству, но армия пока держит их на дистанции. Требуют отставки совета, но, если честно, я не думаю, что те прислушаются.
Твикс фыркнула.
— Они передумают, поверь мне. Встреть нас. Мы идем.
Рафаэлло помедлил, но все-таки спросил перед тем, как связь оборвалась:
— Что вы собираетесь делать?
Взгляд Твикс был абсолютно холодным; она произнесла:
— Возьмем все в свои руки. Люди больше не должны умирать.

Они пробирались по полуразрушенным улицам верхнего уровня Оберна. Вдалеке Рафаэлло видел собственный дом, полыхавший в ночи с ужасающей яркостью.
Окружающий мир напоминал ему кошмарный сон — такой, каким его показывали в старых фильмах. Сознание отказывалось верить, что этот город — город, который он, если честно, никогда не любил — настоящий; что пылающие дома, разбитый купол, люди с оружием, трупы на улицах — реальны.
Рафаэлло сжимал бластер. Он давно стрелял в последний раз — еще когда учился в университете; оружие неприятно холодило кожу и оттягивало руку. Рядом с ним бежали двое — Твикс и мужчина из новостей, которого осудили за предательство Амерана. Твикс сухо представила его, как Марса; тому, казалось, было все равно, с кем его знакомят — он был полностью сосредоточен на цели.
И целью его было здание Правительства.
С его стен вели обстрел; немногие выжившие обернские бунтовщики в основном прятались за углами и перевернутыми летапами, наскоро сваленными в кучу для баррикад.
За их спинами, по городу, то и дело раздавались новые взрывы; каждый раз, когда это происходило, Рафаэлло замечал выражение лица Твикс — обреченно-решительное. Горел центральный узел связи, горели армейские казармы, горели аэродромы. Главная телепортационная станция была взорвана, как и информационный комплекс.
Жизненно важные органы Оберна планомерно уничтожались один за другим.
Мировая столица порядка билась в агонии.
Твикс постоянно связывалась с еще одним парнем — его Рафаэлло не знал; отдавая ему приказ за приказом, она выглядела немного более живой, чем в остальное время. Казалось, он был не в восторге от ее инструкций, но покорно кивал — и, судя по всему, исполнял.
Марс координировал людей Сенерии, Твикс и примкнувших к ним бунтовщиков; не сразу, но им удалось прорваться в здание правительства.
Руки Рафаэлло тряслись. Он видел лица и Марса, и Твикс — и у него не было сомнений в том, что ожидает тех министров, что не успеют уйти.
Или не захотят.
Ронднуар не уйдет, он будет верен работе и долгу до последнего; конечно, он уже знает о предательстве. Гарден останется с ним, как и Роше.
При мысли о взгляде Роше Рафаэлло стало тошно. Но пути назад не было.

«Ты не можешь быть хорошим для всех», — напомнил он себе. — «Так будет лучше для остальных».
И все же, когда они прорвались в кабинет бывшего председателя, где укрылись остатки совета, Рафаэлло почувствовал, как его затапливает мучительное сожаление.
Ронднуар стоял посреди кабинета и сжимал в руке гранату с выдернутой чекой над каким-то продолговатым белоснежным предметом; увидев ее, Марс сплюнул и что-то глухо прорычал. Твикс кинула на него быстрый взгляд, спросила что-то в микрофон — и приказала своим людям отступить подальше.
— Бесполезно, — обронил Марс. — Если уронит — не останется ни здания, ни еще одного уровня под ним.
Твикс глухо зарычала,
— Рафаэлло, — негромко произнес Ронднуар. Бросил на него спокойный взгляд, и Рафаэлло, не задумываясь, вскинул бластер, направляя его на кузена. — Не представишь своих новых друзей?
Рафаэлло качнул головой, быстро оглядывая кабинет. Роше сжимал активированный лазерный многозарядник; Гарден поигрывал бластером, опираясь плечом на металлический шкаф. Позади него стоял Линдт, и, хотя его поза была не внушала угрозы, Рафаэлло не сомневался, что он, возможно, опаснее всех в этой комнате.
Он переглянулся с Твикс.
Ронднуар понимающе кивнул.
— Тебе виднее. — Он обвел взглядом присутствующих. — Кто бы мог подумать, что ты со своим гуманизмом увяжешься за террористами. Что бы сказал твой брат?
Бластер в руке Рафаэлло дрогнул.
— Раф, не отвлекайся, — прошипела Твикс.
— Будь добр, не поминай моего брата, — словно не услышав ее, Рафаэлло стиснул зубы и продолжил, выплевывая каждое слово: — Ты отдал приказ о его смерти, и тебе еще хватает наглости что-то про него говорить?!
Ронднуар пожал плечами, словно его это все не задевало.
— Он был угрозой, — ровно произнес он, и Рафаэлло сглотнул, глядя, как его пальцы на долю сантиметра ослабляют хватку на гранате.
— Он был твоей семьей! — почти сорвался на крик Рафаэлло.
— Соберись немедленно, — Твикс бросила на него полный холодного бешенства взгляд, и Раф глубоко вздохнул, беря себя в руки.
Ронднуар осклабился.
— То есть ты предал всю семью, не научившись на примере своего брата ничему?
— Он пошел на это только потому, что ты закрыл глаза на гибель Гарден, — Рафаэлло украдкой осмотрел белый предмет, который защищал Ронднуар. Он выглядел как... визор? — Она была и твоей семьей тоже, и она уж точно не была завязана ни в каких схемах. А ты списал все на несчастный случай...
— А несчастным случаем это не было, — неожиданно пропел Гарден и двинулся вперед под изумленным взглядом Рафаэлло. — Мой милый братец просто скинул меня с крыши, потому что ему показалось, что я полагаю его излишне необычным.
Роше бросил на него тревожный взгляд:
— Гарден, — окликнул он, и Гарден с совершенно безумной улыбкой повернулся:
— Ты к кому из нас обращаешься? Видишь ли, я одолжила его тело, раз он отнял мое.
— Невозможно, — отрезал Ронднуар.
Гарден осклабился. И эта улыбка — улыбка его сестры — казалась на его лице настолько... неестественной, что Рафаэлло прошиб пот ужаса..
Гарден был безумен. Почему никто не заметил?
— Возможно, конечно, — он покрутил бластер на пальце. — Почему бы не забрать у него то, что он забрал у меня, верно? Начала с тела, продолжила любовью, а закончу жизнью.
Твикс с Марсом обменялись выразительными взглядами и незаметно сдвинулись на шаг в сторону.
Гардена вдруг перекосило; он выронил бластер — Роше, стоявший рядом, инстинктивно отшатнулся назад — и схватился за голову, заорав своим голосом:
— Уходи! Уходи, не вмешивайся, это тебя не касается! — И продолжил тут же, передразнивая интонации сестры: — Нет, касается. К тому же, ты слишком глупый, милый братец.
И неожиданно рухнул, как подкошенный — Линдт вырубил его, ударив ребром ладони по шее.
Ронднуар прикрыл глаза и поудобнее перехватил гранату, вынудив присутствующих вновь замереть.
— Я, конечно, ни на что не намекаю, — обронил он, — но у меня так скоро рука начнет уставать. Не желаете отступить?
— Есть идеи? — вполголоса осведомился Марс у Твикс. Та нахмурилась и взглядом указала на визор.
— И все же, Рафаэлло, я повторю вопрос, — Ронднуар перевел взгляд прямо на него. — Каково это — предавать семью, устоявшийся порядок и свое государство в угоду безумной террористке, одержимой местью?
— Теракты были срежиссированы вами. — спокойно ответил Рафаэлло, уверенно встречая его взгляд. — Я не думаю, что ты вообще имеешь право бросаться подобными заявлениями после всего того, что мы видели.
Ронднуар только усмехнулся и перевел взгляд на Твикс.
— Льенни, не будете ли вы столь любезны развеять сомнения моего кузена? — Он одарил ее насмешливым взглядом. — Полагаю, вас распирает от гордости за ваши деяния. Так, может, избавите нас от бессмысленного спора?
Казалось, она сейчас взорвется от ярости; однако, встряхнув головой, она взглянула ему в глаза и ответила:
— По пути сюда я лично отдала приказы о взрывах главных стратегических точек Оберна.
Рафаэлло ахнул; он повернулся к ней, опустив бластер.
Она не смотрела на него.
— Это правда? — против воли тон вышел резче, чем он хотел. — Там были люди? Гражданские?
Она кивнула.
— Да.
Рафаэлло растерянно оглянулся; колени подкосились, и он устало привалился к стене. Вокруг него вновь закипел спор; словно отключившись, он наблюдал, как Твикс кричит на Ронднуара, как Марс язвит сквозь зубы, а Линдт продолжает недвижно стоять.
Никто более из Сопротивления не выглядел удивленным. Конечно.
Его просто использовали.
В чем смысл выбирать сторону, если и те, и другие используют одинаковые методы — принцип меньшего зла? И те, и другие не чураются идти по головам, по крови, и...
Ох, бездна.
Они перестали его замечать; пешка, выполнившая роль, потеряла свою значимость. Спорщики кричали все громче и громче; Рафаэлло закрыл глаза рукой.
Рядом с собой он нашел пальцами продолговатую панель, прикрепленную к стене — справочный терминал здания Правительства.
Рафаэлло усмехнулся.
А в следующую секунду в здании на какие-то пару мгновений пропало электроснабжение.
Твикс рванулась вперед — воспользовавшись темнотой, она выбила из запястья Ронднуара гранату и вышвырнула ее в окно. Под куполом прогремел взрыв, от которого вылетели окна в здании; уклоняясь от осколков, она ненароком подскользнулась и пролетела на лишних два шага вперед.
Роше открыл огонь, укрываясь за ближайшим углом; Линдт перехватил Твикс, прижимая ее к стене, заставляя выронить оружие — она могла лишь яростно извиваться и сыпать проклятиями.
Роше оглушили ворвавшиеся в комнату солдаты; Марс без лишних слов приставил ко лбу Ронднуара бластер.

С короткой вспышкой свет вернулся.
Рафаэлло стоял посреди комнаты — на его лице был тот самый белоснежный светящийся визор.
Ронднуар закрыл глаза и коротко усмехнулся.
За окном из прорех в поврежденном куполе хлынул сильный ливень.

Странно было слышать свой голос отовсюду; еще страннее было видеть все вокруг совсем иным зрением.
Рафаэлло казалось, что теперь Оберн — это он; он мог отдавать приказы усилием мысли, чувствовать каждую пробоину на теле города и активировать его резервы.
Запасной узел связи. Маленькую телепортационную станцию.
Отдать от имени правительства приказ армии подавить восстание любой ценой.
Сомнений больше не было — он уже видел, к чему может привести революция. Он видел сквозь визор, как в той комнате, где находилось его тело, Твикс кричит, обзывает его предателем, а Ронднуар довольно усмехается.
Не можешь победить — возглавь.
Он слышал словно со стороны, как отдал приказ казнить Твикс — публично, после полного подавления восстания.
Из десятка точек одновременно он наблюдал, как одного за другим безжалостно расстреливают мятежников.
Видел, как связывают неблагонадежного Гардена и отводят его в медицинский корпус на обследование.
Слышал, как Марс, которого ведут в изолятор, шаркает раненой ногой.
Видел, как плачут дети, обнимающие изуродованное взрывом тело матери.
Он чувствовал город, как самого себя.
И тем страшнее было ему — по крайней мере, той его части, которая все еще оставалась Рафаэлло, а не кровожадным Оберном — осознавать, что до всего этого ему больше не было дела.
Мир требовал порядка, а не войны — и он должен был восстановить его любой ценой и любой кровью.
Сопротивление было безнадежно подавлено — в Оберне.
— Все так, как и должно быть, — еле слышно произнес он, стараясь не впускать в свои мысли образ Часового.


§14,5 Бездна


Часовой стоит перед портретом, касается пальцами стекла; трещина ползет по изображению там, где он касается его.
Уголки его губ опущены, из-под повязки сочится кровь вперемешку со слезами, и то же самое на глазах у Часового с портрета. Гудвина больше нет — безумный и отчаянный Ифрит, искореженный трещинами, разбитый ими на куски, смотрит на брата с изображения.
Беспрестанные вспышки молний полыхают так часто, что в глазах Зефир любое выглядит замедленным, раздробленным; она бросает взгляд на собственный портрет и замечает — увы, без удивления — как из трещин сочится кровь.
Кровь Агни.
Вокруг беснуется буря, поднимая в блеске яростных молний лиловые пески; с трудом защищая от них глаза, Зефир молча наблюдает за той стороной Границы, на которой проступает Эрнор. Большая часть Упорядоченных рассыпалась уже давно, словно карточный домик; Ифритовый Сад пока еще держится, а вот Цирк Огненной Колесницы уже давно исчез. Инрист осыпается золотистым пеплом в Переливы; больно думать о том, что будет с жителями.
А все потому, что они — Стражи — не справились.
Пески опадают; им на смену с другой стороны Границы, оттуда, где горят города и проливается кровь, приходит первый за все существование Границы и Стражей дождь.
Зефир даже не пытается защититься от него волшебством; он хлещет ее, заставляет зябко ежиться от холода, чувствовать себя живой — возможно, в последний раз.
Она оборачивается на шум — Даллахан. сжав плечи Часового, трясет его, заглядывая в лицо, и отчаянно и требовательно спрашивает:
— Ты знал?
Голова Часового безвольно болтается на плечах, как у игрушки-болванчика. Он роняет еле слышно, не поднимая лицо:
— Знал.
— И почему ничего не сделал?! — Даллахан снова отчаянно встряхивает его.
— Я пытался — глухо произносит Часовой, и Даллахана покидают силы — он устало опускается на колени, вцепляется пальцами в лиловый песок. Тот скользит сквозь пальцы — неизбежно утекает. — Я пытался! — отчаянно кричит он и почти беззвучно добавляет, касаясь пальцами истерзанного портрета Ифрита, — Но стало только хуже...
Даллахан закрывает лицо руками.
— Это моя расплата, — еле слышно произносит Часовой. — Я могу только смотреть — и не могу менять.
Зефир поднимает глаза на последний портрет — единственный, что не расколот напополам. Он просто выжжен изнутри, обесцвечен, но, как ни странно, Следопыт и Багира вместе до конца — даже отрекшиеся во имя своих целей, они выбирают одну сторону.
То, чему стоило бы поучиться им всем.
Зефир смотрит на Даллахана — разбитого. мерцающего Даллахана, сидящего на мокром песке под проливным дождем. Она чувствует, что он в мыслях с Бэнши, которую ненавидит всей душой — и которую всей же душой обожает, хоть и не может простить ни ее, ни себя. Она знает, что он чувствует: скорбь, разочарование, сожаление.
Бессилие.
Она знает, потому что чувствует сама то же самое. Так же прокручивает последние минуты с Агни перед глазами, так же жалеет, что не смогла предотвратить, предостеречь.
Уберечь.
Они втроем поднимают голову и выпрямляются, встают на ноги, встречая бурю; Часовой сжимает одну ее руку, а Даллахан держит вторую.
Позади них неясными призраками маячат те, кто был с ними рядом. Те, кто хотел бы быть там, в горящих городах, рука об руку с теми, кто плачет по ним.
Озябшая Нимуэ в изорванном платье.
Марвин, сидящий на песке, как сломанная игрушка; он смотрит на бурю безучастно, как будто смертельно устал.
Обескрыленный Фаэтон, чьи пальцы пытаются дотянуться до Зефир в поисках утешения или ободрения, но проходят сквозь нее, словно через воздух.
Оле, у ног которого разноцветными кляксами расплываются очертания его песков; он подходит к портрету Зефир и Агни и касается той из них, что очерчена пламенем.
Призраки прошлого, выбравшие тот мир, но заточенные смертью в этом — и обреченные на вторую смерть.
Зефир не может им помочь.
Зефир не может помочь даже себе.
Она мягко сжимает руки Часового и Даллахана; Даллахана бьет дрожь, но она не знает, как ободрить его.
Молнии сливаются в один большой океан света; а грохот грома внезапно обрывается, сменяясь смертельной тишиной.
Последнее, что видит Зефир — это усталые глаза огненно-рыжей девушки в странной для Эрнора одежде.
Девушки, так похожей на ее маленькую Агни.

§15 Мертвая роза


Принц шагал по пустынной аллее Ифритового сада. Листва облетала с некогда изумрудно-зеленых, а сейчас — кроваво ржавых деревьев и кустарников; пожухлая и давно никем не стриженная трава путалась под ногами.
Сад был заброшен. Выжившие жители сторонились его, как напоминания о страшном Ифрите, и лишь немногие порой приходили сюда почтить память тех, кто был им дорог.
Там, в глубине сада, Принц искал небольшую белую беседку; краска на ней облезла, но сама беседка еще стояла, несмотря на то, что большая часть фонтанов в саду и статуй была изуродована Грозой.
Поднявшись по скрипящим ступеням, Принц отодвинул закрывавшую вход в беседку лозу и вступил внутрь. В его руках замерцала прозрачная сфера — стеклянный шар со снежинками и некогда живой, но теперь увядшей розой внутри.
Оставлять сферу не хотелось. Но больше ничего у Принца не было — а почтить память хотелось.
Он аккуратно водрузил сферу на белую подставку под свечи в центре беседки; его взгляд упал вниз — он увидел слегка увядший венок из золотистых роз, лежащий у ее подножия.
Арлекино.
Горечь затопила его мысли; напоследок Принц коснулся гладкой поверхности сферы и вылетел из беседки прочь, не оглядываясь.
Здесь Бэнши рассказывала им те сказки, что когда-то давно, когда миры были целыми, рассказывала своим маленьким братьям Гарден Ферреро. Здесь Гудвин и Часовой сражались в карты, и Гудвин вечно возмущался, что Часовой мухлюет — нечестно было подглядывать во времени. Даллахан приходил сюда читать — эрнорские живые книги со страницами, сотканными из опавших крыльев фей, вызывали у него какой-то необъяснимый восторг.
У ступеней этой беседки Багира раз за разом побеждал Следопыта в поединке; ни разу Следопыт не обиделся — лишь разводил руками да подкалывал, что в бою более честном все было бы совсем иначе.
Знал ли Часовой, что все так обернется? О чем думал Гудвин, когда создавал эту скрытую для чужих глаз беседку?
Ответов у Принца не было.
После Слияния Стражи пропали; где они, знала лишь Морриган. Принц спросил ее однажды, что с ними стало, и она ответила, не глядя ему в глаза;
— Они не выполнили свой долг, — ее голос звучал непривычно тихо и мягко. —
Нарушали равновесие и не удерживали Границу, а лишь расшатывали ее. Эрнору было все равно, почему — и он их наказал.
— Как? — Принц боялся услышать ответ; и он знал, что Арлекино позади него точно так же страшился — но слушал.
Морриган посмотрела куда-то вдаль, на горизонт — там маячил поднятый в воздух Амеран, с краев которого лились теперь бесконечные водопады, а руины высотных зданий чем-то напоминали причудливые домики Инриста.
— Взаперти. — сказала она. — В одиночной тюрьме для каждого. Они видят вас, но вы никогда не увидите их; для них время остановилось.
— Никогда — не слишком ли жестокое слово? И не слишком ли жестокое наказание — навсегда? — в голосе Арлекино не было более дерзости, присущей Локи, а глаза его забыли, как надо улыбаться.
Морриган перевела на него взгляд своих странных темных глаз — искусственного и настоящего, темно-зеленого.
— Не мне это решать. — вздохнула она. — Эрнор решил, что они должны раз за разом переживать свое поражение. Раз за разом смотреть, что они натворили, потратив данные им великие силы во вред долгу.
— Они не просили об этом, — голос Арлекино казался сиплым.
Морриган оставила это без ответа.
Принц знал — она сторожит их; она говорила, что порой призрак Бэнши вырывается на свободу на миг, чтобы преследовать ее. Знал, что она с тоской касается зачарованных решеток камер Бэнши и Даллахана металлическими пальцами — и никогда не получает ответ от двух безумцев.
Он знал многое.
Знал, что Марс обустраивает разрушенный мир живых так же, как Принц пытается обустроить мир сновидений. Знал, что это непросто — люди пугливее, чем кажутся, и они до сих пор не смирились с тем, что от привычного мира осталась лишь половина.
Контроля больше не было. Никаких чипов, системы, диктатуры — люди пытались жить вместе и наравне, привыкали к новообретенной свободе без навязанных образов мыслей. Их пугали постоянные чудеса; то дом обрастает лианами за одну ночь, то посреди Амерана из ниоткуда появится хрустальный дворец, то небо сменит цвет на нежно-лиловый.
Там, где не было городов и строений, за их границами, простирались Переливы. Такие же коварные, как прежде, но словно ставшие более жадными; они сманивали в свои сети тех, кто не мог ужиться с новым миром.
Когда кто-то обронил, что в переливах мерцали близнецы Твикс, Пикник, Натс и Скиттлз, один из знакомых Марса, Сникерс, оставил все и ушел в них следующим же утром. Говорили, иллюзии поглотили его, и он навечно остался с ними — возможно, даже счастливый.
Марс поселился у Черного Озера. Он ни с кем не общался, не считая иногда заходившего Франки, вне работы; похоже, его устраивало одиночество. Они часто виделись с Принцем в новой Сенерии, поросшей настоящим лесом и заселенной настоящими зверями; всегда при Марсе были маленький ярко-голубой брелок и крошечное черное зеркальце, которыми он играл в минуты задумчивости.
Людям он нравился. Сновидениям — не очень, но ему было все равно.
Новый мир, на который Принц смотрел с крошечного утеса в Ифритовом саду, сиял новой жизнью, полной красоты, бурных красок и необыкновенного волшебства.
Мир дышал полной грудью.
Вот только даже этот искрящийся, чудесный воздух не разгонял ядовитую боль в груди.